Новая келья послушницы была точной копией старой. Жесткая койка, обучающая машина, стул, разделенный на ящики комод и умывальная раковина. И кое-что новое — записная книжка и карандаш. У Карлы прежде никогда не было записной книжки и карандаша. Был только стилус, прикрепленный к обучающей машине, да подсвеченный прямоугольник, на котором пишешь, а потом все исчезает в машине. Она перелистала пустые страницы книжки, пропустила бумагу между пальцами, на одной из последних страничек оторвала крошечный уголок, тщательно рассмотрела его: зазубренный край, текстуру обрывка, она даже попробовала его на вкус. Так же пристально она изучила карандаш: у него был остренький гладкий кончик, и он писал черным цветом. Она провела линию, приостановилась повосхищаться ею, потом пересекла ее другой линией. Она очень медленно написала: «Карла», начала было записывать свой номер, тот, что на браслете, потом остановилась в смущении. Она никогда не задумывалась над этим раньше, однако у нее, оказывается, нет фамилии, такой, чтобы она ее знала. И тогда по двум цифрам, что она успела записать, она провела три жирные черты.
Под конец двух часов медитации, она много раз записала свое имя, заполнив им три страницы, и написала одну из фраз, которую смогла вспомнить, услышанную из серых губ мадам Вестфол: «Неграждане являются собственностью государства».
На следующий день граждане начали дефилировать мимо возвышения. Карла глубоко дышала, пытаясь унюхать ароматы проходящих Леди, но они шли слишком далеко от нее. Они смотрела на их ноги, обутые в туфли радужных цветов: острые носы, каблучки-стилеты; закругленные носы, резные каблучки; сатиновые тапочки, расшитые блестками… И как раз перед тем, как в этот день закончиться ее вахте, в зал начали входить Мужчины.
Она услышала вздох, опять Луэльи. На этот раз она не упала в обморок, только задохнулась от изумления. Карла в этот момент тоже увидела ступни и ноги и подняла глаза, чтобы посмотреть на гражданина-мужчину. Он был очень высокий и плотный и был одет в бело-голубое одеяние Законника. Он вышел на солнечный свет и засверкало золото на его запястьях и шее, блеснула гладкая лысая голова. Он отвернулся от возвышения, и его глаза встретились с глазами Карлы. Она ощутила себя ужасно пустотелой, торопливо опустила голову и стиснула кулаки. Ей казалось, что он все еще стоит неподвижно и смотрит на нее, и она чувствовала, как сильно стучит ее сердце. Появилась ее смена, и Карла пересекла зал так быстро, как только смогла, чтобы только не казаться неприличной.
Карла писала: «Почему он так сильно испугал меня? Почему я никогда не видела Мужчину прежде? Почему все остальные ходят в цветной одежде, а девочки и Учителя носят только серое и черное?»
Дрожащей линией она вывела фигуру человека и уставилась на нее, потом зачеркнула крестом. Она с тревогой посмотрела на записную книжку. Теперь у нее четыре испорченных листа.
Рассердила ли она его взглядом? Карла нервно постукивала по бумаге и пыталась вспомнить, на что было похоже его лицо. Хмурился ли он? Она не могла припомнить. Почему она не может ничего вспомнить, чтобы записать для мадам Трюдо? Она прикусила кончик карандаша, а потом написала медленно и очень тщательно: «Общество может избавиться от своей собственности по своему выбору, вслед за обсуждением по крайней мере с тремя гражданами, и вслед за разрешением, которое не может быть произвольно отклонено».
Разве мадам Вестфол когда-нибудь говорила такое? Она не помнила, но ей же надо что-то записать, а такого сорта фразы мадам Вестфол произносила помногу. Карла бросилась на постель и уставилась в потолок. В течении трех дней она все продолжала слышать голос умершей мадам, а сейчас, когда ей просто необходимо еще раз его услышать — ничего.
Сидя на прямом стуле, следя за любым изменением древней позы, настороженная, боясь старого Учителя. Судорожная, усталая и сонная. Полуприслушиваясь к непрестанному бормотанию на вдохе и выдохе, когда слова, казалось, не имеют никакого смысла… Мама сказала спрячь ребенка прячься не шевелись а Стив хотел бритву на день рождения а мама сказала ты слишком молод тебе только девять а он сказал нет мама мне тринадцать разве ты не помнишь а мама сказала спрячь ребенка спрячь не шевелись совсем и она заявились ненавистные милые лица…
Карла села и снова взяла карандаш, потом остановилась. Когда она вспомнила эти слова, они были такими четкими в памяти, но как только она взялась их записывать, все испарилось. Она записала: «Ненавистные милые лица… спрячь ребенка… только девять». Она пристально посмотрела на слов и зачеркнула их жирной чертой.