Сохраняя позу пловца, приготовившегося к прыжку, директор сползает с жены, а его ополоски остаются в ней. Скоро над ней снова захлопнется мышеловка домашних хлопот, и она вновь вернется туда, откуда пришла. Солнцу еще далеко до захода. Мужчина исторг из себя свой восторг и теперь, роняя слюну изо рта и слизь с гениталий, отправляется в ванную, чтобы очиститься от дневных трудов.
Местный люд смотрит на них с восхищением, ведь у них там, в округе, совсем мало спортивных девушек. Женщина убаюкивает свои заботы, Герман возлежит на ней в ночном упокоении. Сын их распоряжается другими детьми намного уверенней, чем владеет смычком. Отец занимается производством бумаги — эфемерного товара, который исчезает в пламени его страсти. Лишь пепел остается там, где взор скользит по трудам и свершеньям мужей. Женщина отводит взгляд от стола, который она накрыла, открывает клапан, имеющийся сбоку на платье, и ссыпает туда объедки, оставаясь себе верна. Сегодня семейка в узком семейном кругу пьет сладостный сок воспоминаний, льющийся из проектора. Еду подадут позже, вместе с ребенком, который копается в тарелке. Что бы ему ни говорили, он и ухом не поведет, столь безобразно и своевольно его поведение. Вот уже несколько месяцев он обещает, что станет лучше играть на скрипке, однако отец получает большое удовольствие от оплеух, которые он отвешивает этой юной и милой натуре. Вся наша страна отличается подобной расточительностью, кормясь за счет искусства и моря голодом всех своих верных заимодавцев и добропорядочных граждан, не занесенных в графу «особо ценных».
Язык у женщины словно платье, под которым все скрыто. Она отпускает себе грехи, хрустя солеными палочками, которые по телевизору выглядят намного больше, чем во рту, где они быстро теряются из виду. И все же мы сыплем этот продукт в сточные трубы наших тел, настроенных на уютный домашний вечер. Отец с нежностью кровяной колбасы склоняется над своим чадом. Сынуле непременно купят горный велосипед. Сын директора наслаждается завистью деревенской детворы, словно большой пригоршней власти. Ему бы вырваться сейчас на волю и разнести там что-нибудь на куски, разодрать в клочья. Отец отнюдь не намерен отпускать свою добычу, и сын угрюмо склоняет голову над скрипкой, чтобы исторгнуть звуки, которые можно было бы использовать для услады чувств где-нибудь в другом месте. Отцу нравится, когда его драгоценный подарок на день рождения предстает с инструментом в руках. И сам он, отец, обращается с инструментом своего ребенка, словно тот — отброшенный в сторону футляр! Ребенок должен расслабить кисть и мягко водить туда и сюда нежным смычком, пасясь на сочных лугах бессмертного искусства, великих творцов которого он вызывает к жизни с помощью величавых и знакомых звуков. Моцарт звучит жутко, как на ржавой пиле, и вы насладитесь музыкой, если вам повезет и вас вовремя стреножат, чтобы вы не улизнули и не отправились попастись на другой лужок.
Рекламными сумками-кошельками крупные банки завлекают самых мелких клиентов из малых мира сего. Даже это отребье, челядь своих родителей, жаждет иметь свой счет в банке. Через несколько лет деньги обретут прекрасную форму, предстанут в виде автомобиля, чтобы владельцу вскоре на нем разбиться, или в виде новой обстановки в квартире, чтобы быть в ней заживо погребенным. Предположим, что вам — как и сыну директора — еще нет четырнадцати, вы холосты и жизнелюбивы, но вас уже вычеркнули из списка клиентов жизни. Ведь грядущих потребителей будущего еще долго будет мучить жажда и желание стоить подороже. Возможно, кое-кто из нас станет даже кассиром в банке, для кого же иначе повсюду открыты банковские учреждения? Вряд ли для наших стариков, свое уже отслуживших. Ребенок, едва только его испекли, стремится вырваться наружу, на собачий холод. Ему нужно остыть от своего дома в целительном падении с лыж прямо в сугроб и слушать, как голосит его народ, чтобы дать ему повод для еще более громкого крика.
Побрившись во второй раз, мужчина мощной волной вновь гонит вперед лодчонку своей жены. Горы и долины ее тела с курчавящимися там и сям кущами хотя и являют прекрасную картину, однако из-за недостойного обращения ей не достает некоторой завершенности. Мужчина, принесенный ветром, творит женщину, он берет ее в оборот и раскидывает в стороны ее ноги словно увядшие кости. На ее бедрах он видит тектонические отложения Бога, но это его не останавливает, он карабкается по домашним скалам, выбирая надежный и привычный склон; ему знаком тут каждый выступ. Он не свалится со скалы, он у себя дома. Кто же откажется от возможности уютно вытянуть ноги под столом? Собственность не налагает на владельца обязательств, а вот конкурента обязывает к зависти. Уже много лет женщина движется в Книге Жизни на задней передаче, чего же ей еще ожидать? Мужчина запускает руку под юбку, прорывается сквозь преграды нижнего белья. Они ведь наедине, она под ним, а он на ней, и он хочет войти в свою жену, чтобы ощутить собственные пределы. Он, пожалуй, вышел бы из берегов, и мне кажется, вышел бы совсем скоро, если бы у него, лишенного руля и ветрил, не закружилась голова на горной тропе. И вообще, я считаю, мужчины нависали бы над нами, если бы мы время от времени не вбирали их в себя, и тогда, заключенные внутри нас, они вдруг становятся маленькими и притихшими. Женщина непроизвольно высунула язык, потому что директор нажал ей на лицевой мускул, с помощью которого змея в любой момент могла бы брызнуть ядом, ей нужно только показать, как это делается. Мужчина увлекает женщину в ванную комнату, без умолку о чем-то говоря, и наклоняет ее над ванной. Он рыщет в ее зарослях, чтобы проникнуть вглубь, не дожидаясь наступления ночи. Он разводит в стороны ее ветви и листву. Он срывает с нее остатки одежды. Волосы ее ниспадают в сливное отверстие. Он бьет ее по заднице — пусть эти ворота распахнутся, чтобы толпа, этот сердечный союз потребителей и концернов по производству продуктов жизнепитания, гудя и толкаясь, набросилась на бесплатный буфет. Мы на посту, мы несем свою верную службу. В женщину вдвигается равнозначный и равноценный орган. Он врывается в ее задницу! Собственно, это все, что мужу нужно от жизни, не считая, конечно, огромной зарплаты. Круп его сотрясается, и мужчина тратит на женщину все свое содержимое, намного больше, чем его реальные доходы, ну как после этого ей не растрогаться от такого мощного напора? Да, теперь она держит в себе всего мужчину целиком, столько, сколько может вместить, а он будет содержать ее до тех пор, пока ему нравятся ее интерьер и обои. Он наклоняет ее торс над ванной еще ниже и, как собственник этого и других подобных заведений, распахивает настежь дверь в ее заднюю комнату. Другим посетителям не позволено так основательно проветривать потаенное помещение. В нем растет губка, и слышно, как она впитывает воду и производит отходы. Никто, кроме господина директора, не наделен правом подставлять женщину под струи своего дождя и под свой водосточный желоб. Еще чуть-чуть, и он с криком облегчится, — громадный конь с клочьями пены на морде, вращая белками, тащит телегу в самую грязь. Здесь все решает он, и малолитражка супруги служит не для того, чтобы она каталась там, где ей заблагорассудится. Он уже проторил для нее хорошую колею своими залпами, которые с шумом пробили широкие просеки в лесу.
Женщина неуклюже пытается лягнуть каблуком своего неукротимого мужа. Она слышала, как его ядра, словно молотилка, бились о край ванны. Он приходит в ярость. Брызги рвоты скоро прилипнут к нему, что за жизнь, скажите на милость. Мудреное варево таит в себе слабый пол, и при этом бабы хотят еще и красиво выглядеть. Муж заставит жену соблюдать условия брачного договора. Он зажимает ей рот ладонью, и она кусает его, прилагая челюстное усилие, которое составляет несколько процентов от максимального. Он отдергивает руку. Он укрывает женщину покровом ночи, однако вставляет ей в зад свой электрический кабель — ей подсветить и себя удовлетворить. Она пытается сбросить его с себя, но силы на исходе, и ей приходится, зажмурив глаза, терпеть до конца. Он не любит необузданного поведения. Он сам необуздан. В доме разливается зияющая пустота, и признаки жизни подают лишь трущиеся друг о друга пучки волос, покрывающих пах у мужа и у жены. Их волосы, словно кустики, вывешенные по давнему обычаю на двери винного погребка, подают знак: подходи, здесь наливают! Здесь ежедневно отпускают молодое вино. Мы ведь и сами совсем не старые. Муж пускает слюни в теплое ухо женщины, убеждая ее, что мужская сила способна на все, ей не нужны никакие ухищрения и никакое оружие. Пусть жена шире распахнет свою калитку, здесь пристанище мужа, и ему уже трудно сдерживать семя, прибегая к уловкам и передержкам. Творец наш с ухмылкой выдавливает из мужчин их продукт, чтобы он привыкал буйствовать среди нас. Чередой своих быстрых ходок мужчина делит творение на части, и время тоже проходит в свой черед. Мужчина крушит кафель и зеркала в этом тенистом уголке, испытывающем неподдельную радость от своего усердия и от яркости его света. Только в женщине все по-прежнему темно. Он входит ей в зад, и она бьется лицом о край ванны. Она снова громко кричит. Он устраивается в маленькой летной кабине всерьез и надолго. Сам он, возможно, давно бы отправился на покой, но член его, следуя воле хозяина, шагает с уступа на уступ. Этот тип окунается в дерьмо так же, как купальщики ныряют с берега в море; он включает свой пылесос на полную мощность, не давая ей спуску там, за огромной горой, пока совсем не опустошит свой пыльный мешок.