- Хорошо, только вот... - Рене вздохнул. - Сарианиди-то тоже это прочтёт играючи. Для него это почти родной язык, он микенские надписи читает свободно. Надо его предупредить.
- О, ты прав, - согласился Карвахаль, - надо сказать Спиросу, чтобы не уподоблялся нашим немцам и не блистал бы знаниями. Господи, - напрягся он вдруг. - А ведь вчера до нашего застолья Арчи о чём-то спрашивал у Спироса. Они с Сарианиди целый час у компа просидели, а там у него все файлы находок, есть и снимок этой эпитафии. Ну как Сарианиди уже блеснул интеллектом?
Все помрачнели: такое развитие событий не исключалось, но единственное, что можно было сделать, это смириться с неизбежным. Бельграно вздохнул, потом спросил Карвахаля:
- А ты вернёшься на раскоп диктериона? Там работы непочатый край.
- Да, через пару дней, - кивнул тот, - пока Гриффин просил помочь с датировкой этих находок.
Разговор, казалось, исчерпал себя, но они не расходились. Всё были мрачны и нахмурены.
Хэмилтона все трое раздражали. Особенно его бесили Бельграно и Рене Лану. Стивен понял, что ночью Галатея искала его по дому и, не найдя в спальне, спустилась вниз. Там, в потёмках, приняла француза за него, вот и всё. Эти трое, с их двусмысленными и фривольными полунамёками, были ему откровенно неприятны.
При этом хоть хмель и отпустил Хэмилтона, чувствовал он себя дурно: у него сжимало виски и болело горло. К ночи ему неожиданно стало совсем плохо, все тело ломило, и он вынужден был спуститься к ненавистному Хейфецу -- попросить что-нибудь от головной боли и простуды.
Там застал Винкельмана -- с жутким прострелом поясницы. Немец жалобно охал и требовал, чтобы Хейфец вылечил его немедленно, ну, самое позднее, к утру, а еврей злился и читал немцу длинную нудную проповедь о том, что в годы почтенного херра Винкельмана речь уже не о том, чтобы сохранить здоровье, а о том, чтобы выбрать болезнь по своему вкусу. Немец зло огрызнулся: он почти не пьёт, не курит, катается на лыжах, и здоровье у него отменное, а прострел -- потому что просто на раскопе продуло. И вообще, он гораздо чаще встречал старых археологов, чем старых врачей.
Последнее суждение смутило Хейфеца, и он заткнулся.
Простуда Хэмилтона тоже удивила медика, хотя он ничего не сказал, но молча дал ему необходимые лекарства. Температуру аспирин быстро сбил, но вскоре заложило нос, начался кашель, и Стивен понял, что где-то всерьёз простудился. Болеть ему совсем не хотелось, но несколько дней пришлось провести в постели. Эти дни -- дни без Галатеи - показались ему совсем пустыми, вычеркнутыми из жизни. Заходил -- и часто -- обеспокоенный Гриффин, Хейфец заносил лекарства и давал рекомендации. Весьма дельные.
Простуда оказалась тяжёлой, как ангина, с тошнотой и мучительными приступами кашля, с тупой головной болью и воспалением шеи. Ночами Стивен потел под одеялом, но стоило его отбросить - начинал мёрзнуть. Полегчало ему только через неделю.
Когда Стивен смог выйти в гостиную -- на вилле, как оказалось, ничего не изменилось, Берта Винкельман всё так же, как и раньше суетилась в лаборатории, делая и свои, и его анализы, работая за двоих. Гриффин с утра до ночи пропадал с давно поправившимся Винкельманом на раскопе, Карвахаль с Бельграно продолжали раскапывать диктерион, Сарианиди и Лану что-то пытались прочесть имя на снимке рукояти меча, а Тэйтон и Хейфец курсировали между третьим этажом, лабораторией и раскопами. Все были заняты и деловиты.
Хэмилтон не знал, перевели ли Тэйтону содержание надгробной надписи, обнаруженной на Нижнем раскопе, или Лану скрыл её от него, но, в принципе, это было ему глубоко безразлично. Ему нужна была только Галатея.
Но она, как сказал Хейфец, снова приболела.
В четверг Стивен, выйдя утром в гостиную, неожиданно попал на праздник, впрочем, совсем небольшой.
Рамон Карвахаль отмечал в кругу коллег свой день рождения, стол был украшен цветами, несколькими тортами, бессчётным количеством спиртного и какой-то мешаниной, которую приготовила Долорес Карвахаль. Её называли национальным испанским блюдом, но Хэмилтону наложенное ему в тарелку месиво совсем не понравилось, оно было острым и пряным. Миссис Тэйтон не вышла из своей комнаты, сославшись на головную боль, и мир померк для Хэмилтона: он не видел её уже больше недели и умирал от тоски.
Стивен уже не мог жить без её божественного тела, хищной красоты жадного рта и изощрённого умения любить. Мир несколько сузился для него, сконцентрировавшись только на ней, на даримом ею наслаждении и на его собственной опьяняющей страсти. Все остальное было неважно, вторично, неинтересно, всё заполонила собой Галатея. Хэмилтон с тоской слушал тосты, которые произносились в честь испанца, но думал только о той комнате на вилле, где была сейчас Галатея, и мечтал о ней. Однако увидеться или хотя бы -- перекинуться взглядом, возможности не было. Тэйтон почти не пил, хотя произнёс восторженный тост за здравие Карвахаля, Хейфеца же нигде не было, и он наверняка, как Цербер у врат Аида, стерёг Галатею.
Хэмилтон, не находя себе места от тоски, ещё слабый после перенесённой простуды, молча пил виски, то и дело подливая себе в стакан. От выпитого становилось легче, напряжение спадало. Мельком он замечал на себе взгляды археологов, мягкие, но несколько озабоченные, однако не обращал внимания. Эти люди были ему безразличны, а их озабоченность раздражала.
Когда все встали из-за стола и собрались на раскоп, к нему в коридоре подошёл Лоуренс Гриффин.
- Мальчик мой, вы так бледны. Может, вы рано поднялись?
Хэмилтон не знал, что на это ответить, просто вяло пожал плечами.
- Я хотел помочь фрау Берте, в лаборатории много работы, - ответил он наконец.
- Мне кажется, она справляется, - довольно заметил Гриффин. - В общем, смотрите сами по самочувствию: если будете себя нормально чувствовать, помогите ей, если нет -- полежите ещё денёк.
- Благодарю вас, профессор, - Хэмилтон был действительно рад хоть на сегодняшний день избавиться от необходимости сидеть с Бертой Винкельман в лаборатории. Анализы можно сделать и завтра.
Голова его тупо ныла, хотелось спать. Он был, пожалуй, не пьян, просто его немного кружило, и мучила неизъяснимая тоска по Галатее. Хэмилтон пошёл к себе, лёг, намереваясь просто полежать, но неожиданно уснул. Проснулся, когда за часы показывали уже пять минут шестого. Взгляд его прояснился, стало чуть легче дышать.
Он вышел в коридор и тут увидел, что Тэйтон, Гриффин и Винкельман вернулись с раскопа на ужин. Последний тут же поднялся к себе на третий этаж, а рядом с Тэйтоном и Гриффином очутился Хейфец. Потом Лоуренс тоже поднялся наверх, а Тэйтон с Хейфецом начали негромко, но ожесточённо препираться.
- Объясни, почему оно не действует, Дейв?
- Понятия не имею. Или привыкание, или ...
- Или?
- Или она его выплёвывает, чёрт возьми. Или принимает что-то ещё - нейтрализующего действия.
- Зачем?
- Женская логика алогична и неопровержима, - прошипел медик. - В день, когда я постигну её, я женюсь. Но успокойся. Твоя супруга совершенно невыносима, Арчи, я согласен, зато это её единственный недостаток. Впрочем, у нас в Одессе говорили, что "невыносимых людей не бывает - бывают узкие двери".
- Достали меня твои шутки, - с досадой проворчал Тэйтон. - Где её теперь искать, черт возьми? Может, съездить на набережную? Ведь быть беде, ей-богу. Эта бестия непредсказуема.
- Я уже попросил ребят съездить посмотреть там, - утомлённо ответил Хейфец. - Здесь она не появлялась, я бы встретил её. Не пошла ли она в деревню? Хоть, убей меня, не пойму, зачем?
Тэйтон тяжело вздохнул, чуть слышно простонав, и оба ушли в гостиную, где кухарка уже звала всех за стол.
Хэмилтона просто затрясло от злости и ненависти. Негодяй. Какой же негодяй...
Стивен взлетел по лестнице к себе и с силой захлопнул дверь. Взял бутылку виски, стоявшую на столе, но понял, что пить совсем не хочет. Бессилие, беспомощность и его самого, и бедняжки Галатеи перед этим тупым монстром Тэйтоном, перед этим ядовитым и саркастичным негодяем-врачом, который явно замыслил что-то недоброе, неожиданно взбесила его. Он в ярости вышвырнул бутылку в окно и понёсся в лабораторию, - надеясь, что спокойная методичная работа успокоит его разгорячённые нервы.