«Государь, из особливого уговору фон Менниха, повторно послал к Ее Величеству с тем, что бесспорно отдает себя в арест, и потому от Ее Величества командирован штаб-офицер в Аренбов с командою, которому Государь отдал сам шпагу свою и кавалерию, в яком случае Андрей Гудович одному офицеру досадно говорил: «Как-де ты посмел своего природного Государя арестовать?», за что получил множество ударов».
«Ее Величество по той факции изволила иметь свой марш в Петергоф, где Государь находился в особливом месте под караулом и, хотя желал видеть Ее Величество, токмо не дозволено. Однако вместо того изволила от своего стола жаловать кушанье. Вследствие всего того дал Государь Ее Величеству на письме повинную с таким дополнением, что ныне от правительства Российской Империи отказуется и по жизнь свою протекции о том иметь не будет…»
Первый манифест о восшествии на престол императрицы Екатерины II был опубликован 28 июня, второй – 6 июля. Любопытно, что второй малоизвестный манифест не вошел в Полное собрание законов.
Во многих местах этого обстоятельного манифеста чувствуется женская рука, неиствующая в подборе обвинений против «бывшего императора Петра III», чувствуется и женское презрение, хотя бы в наименовании Воронцовой по-простонародному «Лизаветой». В этом же манифесте и пышные тирады прямой революционерки на престоле: хотя бы в словах о самовластии Петра III, или в таком желании – «сколь мы хотим быть достойными любви Нашего народа, для которого признаем Себя быть возведенными на престоле», или в таком «наиторжественнейншем обещании узаконить такие государственные установления, по которым бы правительство любезного Нашего отечества в своей силе и принадлежащих границах течение свое имело так, чтобы и в потомках каждое государственное место имело свои пределы и законы в соблюдении во всем доброго порядка», – в этом, по-видимому, хотя и торжественном, но весьма туманном обещании ограничения самодержавия конституции больше, чем полтораста лет тому назад…
Он очень длинен, екатерининский манифест, отреченный Сводом законов, и мы приведем его только в выдержках:
«Самовластие, не обузданное добрыми и человеколюбивыми качествами в Государе, владеющем самодержавно, есть такое зло, которое многим пагубным последствиям бывает причиной. Чего ради вскоре по вступлении на Всероссийский престол бывшего сего Императора, отечество Наше вострепетало, видя над собою Государя и властителя, который всем своим страстям прежде повиновение рабское учинил и с такими качествами воцарился, нежели о благе вверенного себе государства помышлять начал».
«Не успел он только удостовериться о приближении кончины Тетки своей и Благодетельницы, потребил Ее память в сердце своем, прежде нежели Она еще дух свой последний испустила: так что на тело Ее, усопшее в Бозе, или вовсе не глядел, или, когда церемониею достодолжного к тому был приведен, радостными глазами в гроб Ее взирал, отзывался при том неблагодарными к телу Ее словами».
«Не имев, как видно, в сердце своем следов Веры Православной Греческой, хотя в том довольно наставляем был, коснулся перво всего древнее Православие в народе искоренять своим самовластием, оставив своею персоною Церковь Божию и моление».
«По таковому к Богу неусердию и презрению закона Его презрел он и законы естественные и гражданские: ибо, имея он единого Богом дарованного Нам Сына, Великого Князя Павла Петровича, при самом вступлении на Всероссийский престол не всхотел объявить его наследником престола, оставляя самовольству своему предмет, который он в погубление Нам и Сыну Нашему в сердце своем положил, а вознамерился или вовсе право ему преданное от Тетки своей ниспровергнуть, или Отечество в чужие руки отдать».
«Между тем, когда все Отечество к мятежу неминуемо уже противу его наклонялося, он законы в государстве все пренебрег, судебные места и дела презрел и вовсе о них слышать не хотел, доходы государственные расточать начал неполезными, но вредными государству издержками, из войны кровопролитной начал другую безвременную и государству Российскому крайне бесполезну, возненавидел полки Гвардии…»
«Наипаче помыслы его открылися и до Нас дошли – вовсе нас истребить и живота лишить».
«И для того призвав Бога в помощь, а правосудие Его божественное Себе в оборону, отдали Себя или на жертву за любезное Отечество, которое от нас по себе заслужило, или на избавление его от мятежа и крайнего кровопролития».
«Но не успели только Мы выступить из города, как он два письма одно за другим к Нам прислал: первое чрез вице-канцлера Нашего князя Голицына, в котором просил, чтоб Мы его отпустили в отечество его Голстинию, а другое чрез генерал-майора Михаила Измайлова, в котором сам добровольно вызывался, что он от короны отрицается и царствовать в России более не желает, где при том упрашивает Нас, чтоб Мы его отпустили с Лизаветой Воронцовой, да с Гудовичем также в Голстинию. И как то, так и другое письмо, наполненные ласкательствами, присланы были несколько часов после того, что он повеление давал действительно нас убить, о чем Нам те самые заподлинно донесли».