Полгода пробыли мы на галерах; напоследок стали турки опасаться, чтобы кто из нас не убежал, и, сняв с галер, привели в прежнюю тюрьму, где и оставили нас с неделю. Между тем опять пришли вести о славных победах нашего рыцарства над турками в Венгрии, и поднялась оттого всюду великая печаль и жалоба. Однажды, рано поутру, пришел к нам тюремный писарь, выслуженный испанец, Альфонсо-ди-Страда, и с жалостным видом стал говорить, что турки крепко злобятся на нас, и надо быть тому верно, что запрут нас в Черную башню; только он никак не желает нам такого заточения. Тут мы все принялись горячо молить Господа Бога, чтобы избавил нас от страшной Черной башни.
После обеда пришел от паши киаия, велел всех нас вывести вон и объявил нам приказ от своего паши, чтобы мы взяли свои вещи и шли за ним: всех-де нас повезут на лодке в Черную башню. Как только услышали мы Черную башню и горькую весть, что нам готовится такое страшное заточение, сердце у нас упало и все мы в один голос зарыдали жалобно. И все остальные невольники, жалеючи нас, с нами заплакали; а нам лучше казалось, чтобы смерть пришла, нежели идти в такое ужасное и нестерпимое заключение. Связали мы свои вещи и с узелками на плечах печально простились с другими невольниками, но от горьких слез не могли ни слова вымолвить. Так все, сколько ни было их в тюрьме, с жалобным плачем проводили нас до ворот.
Горькая та была и жалостная дорога! Сердце могло надорваться от боли. Тут иные из невольников совали нам в руки на прощанье что у кого нашлось: иной давал нам ломтик хлеба, иной связку игол, иной клочок хлопчатой бумаги. Придя к воротам, с горьким плачем стали мы благодарить квардиана-пашу за то, что был милостив к нам, и он, сжалившись над нами, сам прослезился и, хотя нас утешить, говорил нам: «Ну, милые сидельцы, знать не взлюбил вас пророк Магомет, что надо вам идти в такое тяжкое заточение: ведь вы до самой смерти оттуда не выйдете, и уж не свидеться вам никогда со своими ближними! И покуда живы, не увидите ни солнца ни месяца, а так до смерти будете сидеть в беде, в нужде и в темноте; жаль мне вас, несчастных людей! А ежели захотите потурчиться, то избавитесь от всех бед, и еще одарит вас паша богатыми дарами. Решитесь на это, послушайте моего совета: ведь как только вы туда попадете, все на свете про вас забудут. Эта тюрьма так и зовется — живым могила, оттого что в ней невольники все равно, что во гробе, и оттуда уж не выходят».
От таких речей еще прибавилось нам болезни и печали сердечной, и, обнимая друг друга, простились мы с невольниками и со всеми турками. На прощанье велел паша напоить нас вином и дать по ломтю хлеба, только не хотелось нам в ту пору ни есть ни пить, и от слез не могли мы ни глядеть, ни слова вымолвить, зная наверное, что нет нам надежды на выход из того заточения до смерти. Дивно, как никто из нас в тот час не умер, — так у нас у всех сердце щемило от страха. Не просто с плачем, а с великим рыданием сели мы в лодку, с горестью глядя на Константинополь; особенно горько стало нам, когда увидели мы колонну, возле которой стоял прежний наш дом, где, бывало, жили мы на воле и в веселости, а теперь, несчастные, должны идти в вечное заточение. Кто бы ни писал, не в силах будет выразить все наше горе и беду нашу; и меня самого в эту минуту, когда пишу, одолевает болезнь сердечная; и так довольно уже говорить об этом.
Когда же близко мы были от той крепости, где стоит Черная башня, стали турки нам показывать ее и утешать нас такой речью, чтобы имели мы надежду на Бога: силен-де Бог нас и из нее освободить, и вот-де с полгода тому назад освободились из нее невольники; но мы от слез и от горя не могли ни говорить ни глядеть, — и дивное это дело, откуда берется столько слез из очей! Когда бы не мысль о душе своей, кажется, лучше бы мы выбросились в море и утопились бы: такой обуял нас страх и такая тоска напала от одной мысли, что нет ни малейшей надежды выйти когда-нибудь из этой тюрьмы; притом еще думалось, что новый ага будет еще строже содержать нас, нежели прежний смотрел за своими узниками, — в этом мы и не ошиблись.
Когда пристали к берегу под самую крепость, спустили нам сверху лестницу, и мы, взявши на плечи узелки свои, полезли по ней за гетманом в крепость. Наверху пришли к большим железным воротам, которые тотчас отворили нам, а за воротами через площадку открывался проход, и в конце его опять железная дверь в самую башню. Начальник с лодки подал письмо от верховного паши Магомету-аге, то есть гетману той Черной башни; и, прочитав письмо, ага сказал громко: «Что же я буду делать с этими несчастными узниками? Кажется, не заслужили они такого тяжкого заточения. Неужели не нашлось для них тюрьмы полегче? Несправедливо так истязать невинных людей». Потом, поглядев назад и видя, что все мы горько плачем и глаза у нас налились кровью от слез, промолвил: «Аллах Биуктер, куртулур Сиве!» (то есть: «Не бойтесь, Бог великий освободитель!»). И вслед за тем велел отворить страшную дверь и идти нам в тюрьму.