Перед Белградом стоял султан около 2-х недель. Затем английский посол стал говорить Ибрагиму-паше, что пора пропустить нас к Будину, а он станет писать с нами цесарю нашему о мире. Устроил он нам так, что допустили нас к Ибрагиму и к аге над янычарами в стан. Поклонившись ему в ноги, просили мы, чтобы отпустил нас прежде, нежели великомочный султан приступит к Ягеру, и, конечно-де, наш цесарь, по прибытии нашем, вышлет комиссаров изъявить вместо него покорность султану и просить о мире. И спрашивал нас паша, видели ли мы весь их стан, великую силу и бесчисленное множество войска, идущее против гяуров? И когда мы отвечали ему, что не видели и видеть не могли, потому что держались все время в самом заднем углу промеж лошаков и верблюдов, — приказал тотчас проводить нас по всему лагерю и показать нам весь огнестрельный и всякий иной воинский снаряд. Во весь тот день осматривали мы все, что можно было видеть, а наутро опять позваны были с английским послом к тому же паше и спрашиваны: «Видели ли теперь превеликую мощь и силу их султана? И может ли наш король собрать такое множество людей и против них поставить?» Мы дали такой ответ, что все видели, и во всю жизнь не приходилось нам видеть такое множество войска, а цесарю нашему собрать такое число людей никак невозможно; и видно-де, что цесарь наш ничего не ведает о такой великой султанской силе, а если бы знал, то, конечно, просил бы о мире, цесарю турецкому изъявил бы покорность и прислал бы дары для утоления гнева такого сильного государя. И для того просили отпустить нас немедля, чтобы мы могли объявить своему цесарю и всем христианам о такой великой султанской силе. Он сказал, что так и намерен сделать, только бы мы помнили оказанное нам благодеяние, всюду разглашали бы о великой их силе и уговаривали бы христиан прислать посольство о мире прежде, нежели приступят они к Ягеру. Если же кого из нас поволит цесарь послать к турецкому султану с прошением о мире, ничего бы мы не опасались и шли бы на то дело свободно и смело; а он клянется бородой своего султана, что никакого зла нам не будет, а одарят еще нас богатыми дарами, великолепным платьем и конями и отпустят сохранно домой в свою сторону.
Когда кончились пространные о том переговоры, дали нам лист со свидетельством об отпуске нашем на свободу и письмо к будинскому паше, чтобы отпустил с нами еще пятерых наших товарищей, сидевших в Будине в тюрьме от самой кончины посла нашего, — и всех нас велел бы переправить к крепости нашей на Дунае. Все мы, упав к ногам, благодарили пашу за такую его милость. И счастье было наше великое, что были при нас эти бумаги — лист и письмо к будинскому паше, а когда бы их у нас не было, то всех нас, как ниже будет сказано, изрубили бы на куски.
Когда султан поднялся опять со всем войском и направился к Ягеру, тут устроили ему в одном месте, на красивой долине, примерную войну. Расположили на большом пространстве отряды с верблюдами, лошаками и конями, два войска устроились как будто в боевой порядок, стреляли друг против друга из пушек и тяжелых орудий; наконец тот отряд, который представлял христиан, был со всех сторон окружен, приведен в смятение и обращен в бегство, причем взято много тысяч пленных. Так представляли они султану своему картину, как будут подвизаться против христиан, подавая ему верную надежду на победу. Затем продолжали поход свой в Венгерскую землю, в тишине и в совершенном порядке.
Когда дошли до крепости Жолнака, услышали мы весть, что наши отняли у турок крепость Гатван, причем валлоны зверским, а не христианским обычаем поступили с турками, с женами и детьми их; женщин рассекали на куски, разрубали надвое грудных младенцев, матерей за груди вешали, жгли и жарили, допытывались денег и так варварски обращались с ними, что тяжко было слышать, как вопили на то турки, приговаривая, что не валлоны, а немцы показали такую жестокость; и между турками поднялась, с воплями и жалобами, такая ярость, что и они стали делать тиранства. Пленных, недавно взятых, разрубали на куски и клялись страшными клятвами, что, как только возьмут нашу крепость и получат власть, не оставят в живых ни одного немца, ни жен, ни старых, ни малых, даже пса не пощадят, если пес будет немецкий. В этой ярости хотели они посечь саблями и послов христианских, и особливо нас, невольников, и не миновать бы нам того, когда бы не хранил нас, во-первых, Господь Бог, а потом когда бы не позаботились Ибрагим-паша с янычарским агой: они тотчас оцепили сильной янычарской стражей все то место, где стояли христианские послы вместе с нами, и никому не давали к нам приступа. И нам, под страхом смерти, было заказано, чтобы никому не показывались и никоим образом не выходили бы из своей палатки.