Город не спал. Он пестрел тысячами разноцветных огней, ревел моторами автомобилей, смеялся и плакал женскими голосами, кричал мужскими. Гувер шла по улице, врезаясь в людские потоки, и впервые в жизни чувствовала себя свободной. Не было камер, униформы, вечных ружей, автоматов и ножей, неприязненных или замкнутых лиц, никто ее здесь не знал, и всем было плевать на нее и на то, куда она идет, и что собирается делать. Это чувство пьянило сильнее абсента.
— Эй, крошка! — Окликнул Мериду высокий ирландец с туповатым испитым лицом. — Скучаешь?
— Нет. — Вежливо отозвалась Гувер, проходя мимо.
— А мне кажется, что скучаешь. — Оскалился ирландец и потащил ее за руку в тупик.
Гувер могла сломать ему руку двенадцатью разными способами, но ей стало любопытно, чем закончится дело.
Ирландец был не один, в тупике ждали еще бледный француз и коротконогий итальянец.
— Какая красотка.
— Где ваши глаза? — Возмутилась Гувер. — Какая я красотка? У меня рот как у лягушки и нос дурацкий.
— Нам сойдет. — Ирландец намотал ее волосы на кулак и жарко задышал в затылок.
— Мне вот интересно, тут центр города, вы совсем не боитесь?
— Храбрая крошка! — Француз задрал ей майку и дотронулся до живота. — Всем все равно, можешь не беспокоиться. А мы уж тебя не обидим.
Гувер выкинула вперед ногу и ударила француза каблуком в челюсть. Он отлетел к стене и завыл, а Гувер, пользуясь инерцией от замаха, сделала сальто и перевернулась ирландцу на спину, захватив его шею собственной косой. Итальянец взвизгнул и вытащил нож, Гувер резко повернулась, используя ирландца как рычаг, и нож впился ему в бок. Ирландец попытался закричать, но Гувер еще крепче затянула косу, и он только захрипел. Вывести его из строя оказалось просто. Итальянец попятился от нее, закрываясь вторым ножом.
— Мне вот интересно, — вкрадчиво начала Гувер, подкрадываясь, — зачем все это? Почему именно я? Неужели вам не хватает своих девушек?
— Живешь на всем готовом в центре, богатенькая сучка! — Выплюнул итальянец, перехватывая нож. — Убить бы вас всех!
— Из зависти? Как низко!
В подворотню заглянула целующаяся парочка, но тут же ретировалась, увидев происходящее. Гувер презрительно фыркнула и в пару минут разделалась с итальянцем, после чего нагло ограбила мужчин, а также забрала все оружие.
Когда она вышла из подворотни, то глазам своим не поверила, парочка целовалась у самого входа, и даже не думала позвать полицию.
— Эй! — Крикнула Гувер. — Вы совсем охренели?! Они же убили бы меня там втроем, а вы тут лижитесь!
— Господи, да всем насрать! — Парень оторвался от девушки. — Иди отсюда.
— Попрощайся с веселой жизнью, козел. — С ненавистью прошипела Гувер.
Город разочаровал ее. Вульгарный, крикливый, пошлый и бессмысленный. Но хуже всего были люди. Гувер шла и думала о том, что жизни, загубленные агентами на заданиях, не стоили спокойствия этих людей, тупых, ленивых, способных только брать. И ради них, ради этих, она преодолевала себя, прыгала выше головы, закрывала глаза на пределы возможного, из-за них пил Джо, смерзалась душа Татьяны, не спал ночью Кейдж, слеп над документами Доусон, ради них умер Стивен. Но они не стоили этого, ни капли пролитой крови, ни секунды потраченной мысли. Может быть, как раз это так остро поняла Куколка, об этом говорил Мак-Гинти. Она тоже могла убежать. Раствориться в людском потоке, как капля воды, и ее никогда не найдут.
Гувер зашла в магазин и купила рюкзак, после чего набила его заказами других курсантов. Деньги на базе давались тяжело, солдаты жили на всем готовом, зарплату получали только агенты, поэтому курсанты вынуждены были оказывать старшим всякие мелкие услуги за плату. Наличные девать было некуда, поэтому те же агенты, выезжавшие в город, покупали для курсантов разные мелочи. Однако не все можно попросить купить агента. Гувер же была своей и ценила немудрящие радости жизни по-курсантски. Поэтому заказов ей надавали море, начиная от безобидной жвачки, заканчивая светящимися презервативами с пупырышками.
Но основная ее цель лежала дальше. Гувер вернулась в угнанное такси, по пути ради интереса вытащив кошельки у троих прохожих. Она намеренно делала это очень грубо, но никто ничего не замечал.