— Не закуривается, — сказал он, понапрасну исчиркав всю коробку спичек. — Вы мне дуете на спичку.
Но внезапно он потерял нить мыслей и засмеялся.
— Вот смешно! Мы одни в трамвае. Не правда ли, коллега?
И он стал шарить по карманам.
— Я потерял билет! — закричал он. — Остановите вагон, билет должен найтись!
Потом покорно махнул рукой и крикнул:
— Трогай дальше!
И вдруг забормотал:
— В большинстве случаев… Да, все в порядке… Во всех случаях… Вы находитесь в заблуждении. На третьем этаже?.. Это — отговорка… Разговор идет не обо мне, а о вас, милостивая государыня… Счет!.. Одна чашка черного кофе…
Засыпая, он спорил с каким-то воображаемым неприятелем, который лишал его права сидеть в ресторане у окна. Потом принял пролетку за поезд и, высовываясь наружу, орал на всю улицу по-чешски и по-немецки:
— Нимбурк, пересадка!
Швейк с силой притянул его к себе, и фельдкурат забыл про поезд и принялся подражать крику разных животных и птиц. Дольше всего он подражал петуху, и его «кукареку» победно неслось с дрожек.
На некоторое время он стал вообще необычайно деятельным и неусидчивым. Он сделал попытку выскочить из пролетки, ругая всех прохожих хулиганами. Затем он выбросил из пролетки носовой платок и закричал, чтобы остановились, так как он потерял багаж. Потом стал рассказывать:
— Жил в Будейовицах один барабанщик. Вот женился он и через год умер. — Он вдруг расхохотался: — Что, нехорош разве анекдот?
Все это время Швейк обращался с фельдкуратом с беспощадной строгостью. При всех попытках фельдкурата выкинуть какую-нибудь штуку, как, например, выскочить из пролетки или отломать сиденье, Швейк давал ему под ребра, на что тот реагировал необычайно тупо. Один только раз он сделал попытку взбунтоваться и выскочить из пролетки, заявляя, что дальше он не поедет, так как, вместо того чтобы ехать в Будейовицы, они едут в Подмоклы. Но Швейк за одну минуту ликвидировал мятеж и заставил фельдкурата вернуться к своему первоначальному положению на сиденье, следя за тем, чтобы он не уснул. Самым деликатным из того, что Швейк при этом произнес, было:
— Не дрыхни, дохлятина!
На фельдкурата внезапно нашел припадок меланхолии, и он начал проливать слезы, выпытывая у Швейка, была ли у того мать.
— Одинок я, братцы, на этом свете, — голосил он, — заступитесь, приласкайте меня!
— Не срами меня, — вразумлял его Швейк, — перестань, а то каждый скажет, что ты нализался.
— Я ничего не пил, друг, — ответил фельдкурат. — Я совершенно трезв!
Он вдруг приподнялся и отдал честь:
— Ich melde gehörsam, Herr Oberst, ich bin besoffen[111]. Я свинья! — повторил он раз десять с откровенностью, полной отчаяния.
И, обращаясь к Швейку, стал клянчить:
— Вышвырните меня из автомобиля. Зачем вы меня с собой везете?
Потом уселся и забормотал:
— «В сиянье месяца златого…» Вы верите в бессмертие души, господин капитан? Может ли лошадь попасть на небо?
Фельдкурат громко засмеялся, но через минуту загрустил и, апатично глядя на Швейка, произнес:
— Позвольте, сударь, я вас уже где-то видел. Не были ли вы в Вене? Я помню вас по семинарии.
С минуту он развлекался декламацией латинских стихов:
— Aurea prima sata est aetas, quae vindice nullo[112][113]. Дальше у меня не получается, — сказал он. — Выкиньте меня вон. Почему вы не хотите меня выкинуть? Со мной ничего не случится. Я хочу упасть носом, — заявил он решительно. — Сударь! Дорогой друг, — продолжал он умоляющим тоном, — дайте мне подзатыльник!
— Один или несколько? — осведомился Швейк.
— Два.
— На!
Фельдкурат вслух считал подзатыльники, блаженно улыбаясь.
— Это очень хорошо помогает пищеварению, — сказал он. — Дайте мне теперь по морде… Покорно благодарю! — воскликнул он, когда Швейк немедленно исполнил его желание. — Я вполне доволен. Теперь разорвите, пожалуйста, мою жилетку.
Он выражал самые разнообразные желания. Хотел, чтобы Швейк вывихнул ему ногу, чтобы немного придушил, чтобы остриг ему ногти, вырвал передние зубы. Проявил страстное стремление к мученичеству, требуя, чтобы ему оторвали голову и в мешке бросили во Влтаву[114].
— Мне бы очень пошли звездочки вокруг головы[115]. Хорошо бы штук десять, — восторженно произнес он.
Потом он завел разговор о скачках, но скоро перешел на балет, однако и тут недолго задержался.
113
114
115