Выбрать главу

другого костра, где разговор шел о том, каким способом лучше всего

истреблять полевых мышей и как сыпать им в норки отравленные зерна.

– У нас ставят им капканы. – заявил один солдатик, – капканы, которыми

их сразу иубивает. Когда мышей бывает много, то едва успеваешь менять

капканы.

– Еще лучше идти за плугом и убивать их палкой, – вставил другой. –Таким образом, уничтожаешь их вместе с их выводком. Швейк хотел было что

то добавить, но, услышав голос поручика Лукаша, вскочил и доложился ему.

– А скажите ка, Швейк, – спросил подпоручик Дуб, – не ведете ли вы там

опять агитации? О чем это вы там разговаривали?

– Никак нет, господин подпоручик, – вывернулся Швейк. – Так что мы

разговаривали про войну, и товарищи говорили, что русских очень много и

что лучше всего убивать их палкой. Это, сказывают, очень хорошее

средство и от полевых мышей, господин подпоручик.

Подпоручик прикусил губу, так как понял, что Швейк ускользнул от него.

Поручик Лукаш спросил:

– Швейк, а тебе не страшно тут в эту ночь? Видишь, теперь дело

становится серьезным. Такой ночлег под открытым небом у нас теперь может

случаться по семи раз в неделю. Как ты себя при этом чувствуешь? Я хочу

сказать – физически?

– Так точно, господин поручик, – ответил Швейк, – я чувствую себя

физически так, как будто спереди я уже обсох, а по спине у меня еще

течет вода. Потому что, господин поручик, дозвольте доложить, когда надо

было искать приличный, безопасный ночлег со всеми удобствами на чужой

стороне, то это и в мирное время было, не так легко. Бывали ли вы когда

нибудь в Нимбурке, господин поручик? Нет? Ну, значит, вы не можете

знать. Там есть гостиница, которая называется «Прага»; это – очень

солидная и чистая гостиница. И вот однажды один штукатур, некто Бенеш из

Либоча, вздумал подарить своей жене на именины ангорскую козу, настоящую

ангорскую козу. Я вам, господин поручик, уже рассказывал, что я торговал

только собаками, но когда кто нибудь хотел получить какое другое

породистое животное, то я никогда не отказывал ему. И как раз в газетах

была публикация, что в Нимбурке в № 286 дешево продается ангорская коза.

Поехал я, значит, за этой козой в Нимбурк, но, когда я приехал туда, хлев был уже пуст, и коза продана. Тогда мне сказали, что в Горштаве

тоже кто то хотел продать козу и что посмотреть ее можно рано утром.

Дело было уже под вечер, и в Нимбурке была ярмарка. Ни на одном

постоялом дворе я не мог найти места для ночлега, так что мне пришлось

пойти в гостиницу «Прага». Портье, когда я дал ему двадцать хеллеров на

чай, обещал мне комнату, но потом комната все таки не освободилась, и он

хотел вернуть мне деньги. В этот момент проходит мимо владелец гостиницы

и спрашивает, в чем дело. Я ему объясняю, что мне негде переночевать, и

тогда он говорит портье: «Скажите кассирше из кафе, чтобы она спала

сегодня вместе с горничной, а этого господина поместите наверху в ее

комнате». Так что, господин поручик, у меня душа болела, что я не купил

козы, и с таким душевным горем я не мог пойти спать. Поэтому я спустился

вниз в кафе, чтобы немного поразвлечься, и выиграл в шестьдесят шесть

две кроны семьдесят два хеллера. Ну, а потом портье провел меня наверх в

комнату кассирши. У нее было все очень мило устроено, повсюду бархат и

кружева; и даже у нее был кружевной пенюар^*6 <#t6>* и он лежал уже

приготовленный на кровати. Не знаю, господин поручик, что это мне вдруг

вздумалось, но так как я люблю примерять, как мне что к лицу, то я живо

скинул рубашку и кальсоны и надел пенюар. Он пришелся мне как раз в

пору, только в груди немножко широковат; но он был такой мягонький и так

хорошо от него пахло, что я в нем лег спать и даже забыл запереть дверь.

Сплю это я, и вдруг просыпаюсь, потому что как будто лестница заскрипела

– ведь комната то была в мезонине. И вот открывается дверь, и ко мне

входит какой то господин; он вероятно, был пьян, потому что опрокинул

стул. Он садится ко мне на кровать, снимает сапоги, придвигает к кровати

стул и акуратно складывает на нем свое платье. Потому, знаете ли, иной

человек, даже если он под мухой, всегда ведет себя разумно. Я, например, знал одного сапожника на Здераже, Буреша, который, прокутив целую ночь и

порядком таки устав, улегся спать под памятником Палацкому, развесил на

нем все платье, подложил под изголовье сапоги и даже вынул фальшивую

челюсть изо рта и положил ее на спину одной из фигур. В таком виде его