там и нашли и отвезли в полицейском фургоне в участок. А там какой то
врач объявил его сумасшедшим, и его отправили в сумасшедший дом, где
профессора исследовали состояние его умственных способностей. Так что, дозвольте доложить, господин поручик, тот господин, который пришел ко
мне, совершенно разделся и лег рядом со мной, но это было не по ошибке, а он пришел туда с определенной целью… Я отвернулся к стене, а он начал
меня ласкать и гладить и замурлыкал: «Моя кисанька уже спит? Ведь она же
сказала, что будет ждать меня!» Я даже не дышал, чтобы он не заметил
ошибки, и он стал целовать пенюар, обнял меня и стал целовать мне спину, а потом все ниже и ниже и, откинув пенюар, дошел до того места, по
которому меня мать секла, когда я был маленьким. Потом опять перешел
повыше и стал шептать: «Ах, кисанька, ну, разве можно так крепко спать!
А я принес ей гостинчик на блузку, и, если она будет совсем паинька, я
прибавлю еще резинки для подвязок. Ну, детка, не надо меня так долго
заставлять ждать, ведь я же знаю, что моя проказница не спит». И он
снова принялся меня целовать и шепчет: «Ну, спи, спи, детка, а я добавлю
еще чулочки, шелковые, паутинковые». И вдруг я на него как гаркну: «Убирайтесь вы к чорту! Уж не думаете ли вы, что вы – германский принц и
что мы в Берлине?» Так что, господин поручик, дозвольте доложить, этот
господин так перепугался, что чуть не умер. Даже не пикнув, он кое как
собрал со стула свою одежду и опрометью выбежал вон. Я запер за ним
дверь, снова улегся и стал ждать, что будет дальше. А потом явился
портье и стал объяснять, что в моей комнате один господин, который
ночевал в ней накануне, забыл свои сапоги, потому что с утра ушел в
полуботинках, и чтобы я был так любезен и выдал их. Но я ответил, что он
не имеет нрава будить меня, не то я отказываюсь платить за ночлег. Тогда
портье за дверью сознался, что тот господин дал ему пять крон, чтобы он
принес ему сапоги, и умолял меня пожалеть его, портье, потому что у него
на руках большая семья, которую надо кормить, так что я в конце концов
выдал ему сапоги. Оказалось, что тот господин был купец из Кралове
Градеца, а жена его была из Неханице, и был он женат всего два месяца, а
теща его была в России. Она играла там на арфе и не вернулась на родину
даже во время войны, так что ее, может быть; посадили в России за
шпионаж… И вот так то, господин поручик, человек постоянно находится в
опасности, и если бы его не охранял его ангел хранитель, то с ним могли
бы случиться всякие неприятности; и, в особенности когда отправляешься
на чужбину, никогда никому не следует доверять. Я, например, отставной
солдат, а рисковал потерять в Нимбурке свою невинность. А то вот я еще
слышал…
Но тут Швейк остановился, заметив, что все офицеры спали сидя, словно их
заразил пример солдат, которые, прикорнув друг к другу, мирно
похрапывали возле потухающих костров. Дождь перестал, и с востока сквозь
деревья робко показались первые проблески наступающего дня; начало уже
немного светать, и листва деревьев ожила вдруг в таинственном топоте, которым природа приветствует утро. Швейка тоже одолевал сон; он снял с
себя гимнастерку и рубаху, штаны и кальсоны и стал держать все это над
горячими углями, чтобы оно скорее просохло. Его примеру последовал один
солдат, только что сменившийся с караула и тоже принявшийся сушить свои
вещи. Они стояли друг против друга по ту и другую сторону костра и
раздували жар под рубашками, которые топорщились, словно наполненные
газом воздушные, шары. Солдат довольным тоном промолвил: – Эх, хороший этот способ избавиться от вшей, братец ты мой! Сами то они
от огня согреются и отвалятся, а гниды обварятся и лопнут. И знаешь, братец ты мой, когда мы сегодня двинемся дальше, наши ребята будут полны
ими, точно маком посыпаны. Для вшей самое любезное дело, когда человек
промокнет, а потом пройдется как следует и вспотеет и солнце будет его
припекать, так что вся эта рвань на нем прожарится. Вот тогда вши в ней
выводятся, как цыплята, под наседкою. И все это, братец ты мой, от
грязи. Да и вся то война – одна только грязь! – Он разгладил швы на
своей гимнастерке и, выщелкивая оттуда корявым ногтем вшей, грустно
продолжал: – Если бы я был дома, я теперь отточил бы косу и пошел бы на
луг косить. Траву, братец ты мой, лучше всего косить по утру, когда
ночью был дождь или порядочно выпало росы, потому что тогда трава всего
мягче. А в такое утро на лугу так хорошо, что и не описать; с вечера