принесите все, чем подтирались! – приказал он стоявшим ближе всех к нему
солдатам.
Солдаты исчезли в кустах и очень скоро вернулись с весьма странными
предметами, которые они держали при помощи двух прутиков или щепок: пучками травы, отломанными ветвями с листьями, белой лайковой дамской
перчаткой, изображением какого то святого, открыткой полевой почты; один
принес даже обрывок газеты с чьей то фотографией. Тем, кто принес траву
и листья, подпоручик приказал бросить эти предметы и взял у одного
солдата открытку полевой почты. Она была написана по венгерски, и потому
он не мог попять, о чем в ней говорилось; по все же он так обрадовался
ей, что торжествующе заявил капитану Сагнеру: – Я почему то вдруг вспомнил, что при занятии одного лагеря было
приказано первым делом обыскать отхожие места; ведь таким образом легче
всего установить, какая неприятельская воинская часть там стояла. Итак, перед нами, – он перевернул бумажку, – перед нами… нет, не могу
прочесть: слишком уж она замарана. Впрочем, это даже не столь важно. Во
всяком случае, тут были не русские. Ну ка, давайте мне обрывок газеты.
Как она называется? «Копживы»? Вот видите, газета, да еще чешская!
Солдат на палочке протянул ему к самым глазам бумажку, и подпоручик Дуб
вслух прочитал последние слова последних строф какого то патриотического
стихотворения, где говорилось о блестящих победах над сербами и русскими.
Газета, в которой оказались стихотворения, настолько увлекла подпоручика
Дуба, что он, забывшись, взял ее в руки, чтобы прочесть всю до конца. Но
бумага прилипла с обоих сторон к его пальцам, и его обоняние
предупредило его, что он в чем то вымазался. Он выронил бумажку и, вытирая пальцы носовым платком, с обворожительной улыбкой обратился к
поручику Лукашу:
– Латинская пословица гласит: «Inter arma silent musae» – то есть когда
говорит оружие, молчат музы. К счастью, у нас это не так. То, что я вам
прочел, я нахожу прекрасным, лойяльным, патриотическим стихотворением.
Жаль, что оно не дошло до нас целиком. Я прочел бы его при случае
солдатам и уверен, что оно подняло бы дух. Словом, господа, я могу
поручиться, что тут незадолго до нас проходили наши.
Капитал Сагнер сердито отвернулся, а поручик Лукаш оттолкнул носком
сапога обрывок газеты в сторону и предложил: – Может быть, прикажете это вымыть? Ведь эти солдаты – такие свиньи! Тут
патриотическое стихотворение, которое могло бы поднять дух армии, стихотворение, в которое поэт вложил всю свою душу, а такой обормот
подтерся им, как будто на свете нет другой бумаги.
И его улыбка была при этом полна сарказма и иронии.
Затем отряд двинулся дальше. Прошел час, никто не задумывался о том, что
давно уже утрачена всякая связь с авангардом. Около полудня подошли к
какой то поляне в лесу, откуда доносились человеческие голоса. Капитан
приказал выслать вперед разведчиков; они вернулись с донесением, что на
поляне расположился небольшой отряд австрийской артиллерии, чтобы
предоставить отдых измученным лошадям.
Батальон приближался к поляне, и солдаты радовались предстоявшему
привалу, как вдруг на опушке леса показался конный офицер. Он галопом
подскакал к капитану Сагнеру и рявкнул: – Какого полка? 91 го? Куда ж вы его ведете? Послушайте, однако! Ведь
это же не то направление! Ведь я же приказал влево!
И помчался сломя голову обратно. Капитан пришпорил коня и, догнав
офицера, отрапортовал ему, как полагается, и просил дать более точные
приказания, так как узнал в этом офицере начальника бригады. Но
приказаний он никаких не получил. Старик только упрямо твердил: «Я же
приказал влево!» – а когда капитан Сагнер повернул коня и козырнул: «Слушаю, господин полковник!»– старик заорал ему вслед: – Господин капитан, прошу заметить себе раз навсегда: не господин
полковник, а господин генерал майор!
Капитан Сагнер подумал, что ведь вот бывают же на свете идиоты, и поехал
обратно к своему батальону. Чтобы позлить бригадного, он нарочно дал
людям отдохнуть подольше. Никому и в голову не приходило, что их
авангард продолжал продвигаться в прежнем направлении, как он шел с
утра, что следовало бы его вернуть и что батальон остался без заслонов и
без авангарда. Он беспечно шел навстречу неприятелю, совсем так, как в
миловицком лагере он выходил на стрельбище упражняться в стрельбе по
картонным фигурам пехотинцев, которые двигались в другом конце
стрельбища на мишенях при помощи целой системы блоков и веревок…