себе солдаты дорогу в темноте, то утопая по колено в песке, то
проваливаясь еще глубже в трясину. Наконец, перед ними мелькнула
деревня, и выбившиеся из сил, измученные солдаты залезли на сеновалы и в
сараи. Неприятель не преследовал их и позволил им отдохнуть до утра; но
затем он стал обстреливать деревню шрапнелью.
Поручик Лукаш приказал отступать дальше и попытался выйти с батальоном
на шоссе. Они вскоре добрались до него, но застали тем невероятный хаос.
То и дело опрокидывалась какая нибудь повозка или двуколка, задерживая
все движение до тех пор, пока ее не сталкивали с шоссе в канаву. Солдаты
останавливались, и снимали с них консервы, хлеб и сахар, невзирая на
удары офицерских стэков и угрозы револьверами. К кучке солдат, громивших
повозку с консервами, присоединился и Швейк. Он набил себе полный ранец
и хлебный мешок жестянками, за что удостоился похвалы со стороны
старого, бывалого фронтовика:
– Ты прав, братец. Это ты хорошенько спрячь, а остальное можешь все
выбросить вон. Если у тебя есть полный хлебный мешок, ложка и котелок, то ты на войне не погибнешь, потому что для сохранения жизни эти вещи
важнее, чем винтовка.
Своего поручика Швейк уж давно потерял, а Балоуна не видел с самого
утра. Он мирно катился один в этом человеческом потоке, который
останавливался, колебался, стонал и ругался, но все же неудержимо
двигался вперед. Перед ним по шоссе погонщики гнали гурты скота, чтобы
он не достался неприятелю; целые стада быков, коров и телят смешались с
доблестными воинами серо синей армии. А неприятель наседал, и его
артиллерия, пристрелявшись, стала слать очередь за очередью в самую гущу
людей и животных. Это произвело среди несчастной четвероногой скотины, которую не вымуштровали оканчивать свою жизнь среди такого фейерверка, страшнейшую панику; животные взбесились, вырвались и бросились с
опущенными рогами на стену окружавших их людей. На шоссе образовались
клубки трепещущих тел, катившихся то в ту, то в другую сторону. Раненые
животные, обезумев от боли и страха, ринулись, сметая все на своем пути, во все стороны с шоссе на волю… Но вот к шрапнели русские прибавили и
несколько фугасов; один из них угодил в самую середину шоссе, и в
возникшей вокруг него суматохе разыгралась трагедия, которую мало кто из
окружающих заметил. Из-за чудовищного столба дыма вынырнула вдруг
великолепная породистая корова, слепо бросилась, наклонив голову, со
всех ног вперед и вонзила свои длинные, острые рога в ранец какого-то
солдата, шагавшего на краю дороги, и стремглав умчалась в поле. А на ее
рогах болтался на ремнях ранца солдат, дико размахивал руками и орал: – Стой, стой, дура! Ведь тебя же расстреляют за государственную измену!
Стой!… Нет, такой штуки со мной еще никогда не случалось!…
Разъезд 8 го Донского казачьего полка осторожно, шаг за шагом, пробирался вперед. Это был головной разъезд отряда, шедшего на смену
измученных частей 3 го Кавказского армейского корпуса. Пять казаков
ехали по дороге, держа наизготовке длинные пики. Па опушке небольшой
рощи они остановились, сошли с коней и, ведя их на поводу, углубились в
тень деревьев. Хорунжий шел впереди; вдруг он обернулся и прошипел: – Ложись!
Казаки мигом легли, а офицер ползком стал пробираться в самую чащу, откуда доносилось коровье мычанье, топот и человеческий голос. Вскоре
офицер вернулся и шопотом отдал приказание. Казаки вскочили на коней и
полукругом поскакали к дороге, ведшей через поляну. Они приготовились к
атаке и, взяв пики наперевес и выхватив шашки, стали ожидать команды. Но
команды не последовало, и казаки сами обнаружили необычайного
неприятеля, которого они собирались атаковать. На поляне паслась большая
пестрая корова, которую человек в изодранном австрийском мундире вел на
веревке, обмотанной вокруг ее рогов; затем этот человек привязал корову
к дереву, лег под нее и начал доить молоко в котелок, приговаривая: – Вот видишь, Пеструшка, теперь придется нам с тобой не расставаться и
изображать отшельников в лесу. Ты будешь кормить меня своим молоком, чтобы я не умер с голоду. Ну, ну, Пеструшка, давай ка его побольше, не
конфузь себя! Знаешь, у св. Генофевы была только лань, и та ей давала
столько молока, что она могла жить. А ведь ты как никак тирольской породы!
Хорунжий подманил ближайшего казака и шопотом спросил его: – Что это – пленный? Сумасшедший? Или что?
– Ваше благородие, – так же тихо ответил казак, – у него винтовка.