И с язвительной усмешкой на устах жандармский вахмистр до вечера строчил протокол, в каждой фразе которого красовалось словечко: Spionenverdächtig[14].
Чем дальше писал жандармский вахмистр протокол, тем яснее становилась для него ситуация. Кончив протокол, написанный на странном канцелярском немецком языке, словами: «Доношу покорно, что неприятельский офицер сегодня же будет отправлен в Окружное жандармское управление в город Писек», — он улыбнулся и вызвал своего помощника:
— Дали этому неприятельскому офицеру поесть?
— Согласно вашему приказанию, господин вахмистр, обеды отпускаются только тем, кто был на допросе до двенадцати часов дня.
— Да, но в данном случае мы имеем дело с крупным исключением, — веско сказал вахмистр. — У нас налицо один из высших чинов, вероятно, офицер Генерального штаба. Сами понимаете, что русские не пошлют сюда какого-нибудь ефрейтора. Пошлите в трактир «У Кота» за обедом для него. Если обедов уже нет, пусть сварят ему что-нибудь отдельно. Потом пусть ему приготовят чай с ромом и пошлют сюда. И не говорить — для кого. Вообще никому не заикаться, кто нами задержан. Это военная тайна. Что он делает?
— Просил табаку и сидит в дежурной. Совершенно спокоен, словно дома. «У вас, говорит, тепло, и печка не дымит. Мне, говорит, здесь у вас очень нравится. Если печка будет дымить, то вы, говорит, позовите трубочиста прочистить трубу. Но пусть, говорит, он прочистит ее под вечер, а ни в коем случае не в полдень, когда солнышко высоко стоит».
— Тонкая штучка, — голосом полным восторга сказал вахмистр. — Делает вид, словно ему и горя мало. А ведь знает, что будет расстрелян. Таких сильных духом людей нужно уважать, хоть он и враг. Человек идет на верную смерть. Не знаю, смог бы кто-нибудь из нас так держаться? Каждый из нас на его месте, небось, дрогнул бы, поддался слабости. А он сидит себе спокойно: «У вас тут тепло, и печка; не дымит…» Сильный характер! Такой человек должен обладать стальными нервами, быть полным энтузиазма, самоотверженности и твердости. Если бы у нас в Австрии все были полны такого энтузиазма!.. Но не будем об этом говорить. И у нас, впрочем, есть такие энтузиасты. Читали, небось, в «Национальной политике» о поручике артиллерий Бергере, который влез на высокую ель и устроил там наблюдательный пункт? Когда наши отступили, он уже не мог слезть, потому что иначе попал бы в плен, и стал ждать, когда наши опять отгонят неприятеля, ждал целых две недели, пока не дождался. Целых две недели сидел на дереве и, чтобы не умереть с голоду, обглодал всю верхушку ели: питался ветками и хвоей. К тому моменту, когда пришли наши, он так ослабел, что не мог удержаться на дереве, упал и разбился на-смерть. Его после смерти удостоили золотым крестом «За храбрость», — и вахмистр почтительно прибавил — Да, это я понимаю! Самопожертвование — это геройство!.. Заговорились мы тут с вами, — спохватился он. — Подите закажите ему обед, а его пока пошлите ко мне.
Явился Швейк, и вахмистр по-приятельски кивнул ему на стул и начал с вопроса, есть ли у него родители.
— Нету.
«Тем лучше, — подумал вахмистр, — по крайней мере некому будет несчастного оплакивать». Он посмотрел на добродушную швейковскую физиономию и в наплыве теплых чувств похлопал его по плечу, наклонился к нему и спросил отеческим тоном:
— Ну, а как вам нравится у нас в Чехии?
— Мне в Чехии везде хорошо, — ответил Швейк: — всюду по дороге мне попадались славные люди.
Вахмистр кивнул головой в знак согласия:
— Народ у нас хороший, симпатичный. Какая-нибудь там драка или воровство в счет нейдет. Я здесь уже пятнадцать лет, и по расчету на нашу волость приходится по три четверти убийства в год.
— Что же, не совсем убивают? Не приканчивают? — спросил Швейк.
— Нет, не то. За пятнадцать лет мы расследовали всего одиннадцать убийств: пять с целью грабежа, а остальные шесть просто так… ерунда.
Вахмистр помолчал, а затем перешел опять к своей системе допроса:
— А что вы намерены были делать в Будейовицах?
— Поступить в 91-й полк.
Вахмистр отослал Швейка назад в дежурную, а сам, чтобы не забыть, приписал к своему рапорту в Окружное жандармское управление в Писеке: «Владеет чешским языком в совершенстве. Намеревался проникнуть в 91-й пехотный полк в Будейовицах».
Он потер руки, довольный богатством собранного материала и точностью выводов своего допроса. Он вспомнил своего предшественника, вахмистра Бюргера, который с задержанными даже не разговаривал, и ни о чем их не спрашивал, а немедленно отправлял их в окружной суд с кратким рапортом: «Согласно донесения жандармского унтер офицера такого-то арестовали за бродяжничество и нищенство». И это называется расследованием?