— Какие они тебя друзья? Это бродяги и отщепенцы! — воскликнул Бэрримор и ткнул манипулятором в сидящих собак.
Словно понимая, о чём робот говорит, Драчун тихо, но очень внушительно зарычал, а Рыжик печально опустил морду к земле.
— Они больше не бродяги,— возразил Дункель.
— О-о-о! — протянул Бэрримор и сочувственно покачал головой.— Ты самый запущенный робот из всех, каких я встречал в жизни. Я начинаю думать, что твой хозяин Пешкин и сам не получил благородного воспитания.
— Не знаю. Мы с ним никогда об этом не говорили,— сказал Дункель.
— Теперь мне всё ясно,— произнёс Бэрримор таким зловещим тоном, словно Дункель был закоренелым преступником.— Если бы у меня было время, я бы рассказал, как должен вести себя робот из благородной семьи. Но меня ждёт великий учёный Липу нов.
— Тогда не рассказывай,— уныло проговорил Дункель.— Неудобно заставлять ждать такого важного человека. Ему, наверное, давно пора есть чернику.
— Ты прав. Прощай, Дункель,— с грустью сказал Бэрримор.— Мне тебя жаль. Наверное, немного на Земле отыщется столь безнадёжных роботов, как ты. Но не падай духом. Удача ещё может повернуться к тебе лицом. В конце концов, не для счастья приходим мы в этот мир. Вся наша жизнь — борьба.
Бэрримор отшвырнул в сторону ромашку, обошёл Дункеля и зашагал по тропинке, а наши герои отправились дальше.
— При чём здесь борьба? — вслух недоумевал Дункель.— И почему мы приходим в этот мир не для счастья? Я чувствую себя счастливым. А ты? — обратился он к Рыжику, который вертелся у него под ногами. Рыжик радостно гавкнул, и робот продолжил: — И я так думаю. Если хочешь быть счастливым, будь им. И с чего Бэрримор взял, что я запущенный и безнадёжный? — на этот раз обратился он к Драчуну. Драчун тихонько рыкнул, и Дункель обрадованно воскликнул: — Вот и я так думаю! Бэрримор сказал ерунду. Я молодой сильный робот. В техническом паспорте записано, что я могу проработать целых сто лет.
Проснулся Беляш. Он сладко зевнул и лизнул Дункеля в плечо.
— А тебя он назвал бродягой и отщепенцем,— сказал робот, и Беляш снова лизнул Дункеля.— Нет, у него явно что-то не в порядке с головой.
В Речные Заводи они пришли, когда день уже начал клониться к вечеру. На улицах посёлка было много гуляющих парочек и молодых мам с детьми. Мальчишки гоняли по узким улочкам на велосипедах и скейтах. Девчонки играли в классики и прыгали через верёвочку. Старушки сидели перед своими домами на скамейках и обсуждали ещё один прожитый день. В посёлке было тепло и спокойно. Заходящее солнце отражалось в начищенных куполах церкви, и из-за этого на них больно было смотреть. Всё в Речных Заводях дышало благодатью, и если бы Дункеля спросили, как он представляет себе рай, робот ответил бы: «Вот так и представляю».
На привокзальной площади Дункель увидел ещё одну собаку. Вид у неё был больной и несчастный. Робот позвал её, но та испугалась подойти. Она смотрела на грозного Драчуна и приветливо виляла пушистым, как страусиное перо, хвостом. Догадавшись, в чём дело, робот обратился к нему:
— Драчун, перестань пугать собачку. Дом у нас большой, всем хватит места. Ещё позавчера ты сам был таким же бездомным.
После этих слов Драчун присмирел и даже несколько раз вильнул хвостом.
— Вот и молодец,— похвалил Дункель и позвал собачку: — Пойдём с нами. У тебя очень красивый хвост. Я буду звать тебя Луиза. Ты не против?
Собачка не возражала, и вскоре вся компания тронулась дальше.
Дом с заколоченными окнами они нашли, когда солнце спряталось за горизонт. В свете уличных фонарей нежилой дом казался угрюмым и неприветливым, но Дункеля это не смутило. Он открыл скрипучую калитку, вошёл во двор и тихо проговорил:
— Вот наш дом. И вы здесь хозяева.
Оторвав от двери две прибитые крест на крест доски, Дункель вошёл в дом, и вслед за ним по очереди проскользнули собаки.
Внутри заброшенного жилища было темно, как в погребе. Все окна были закрыты глухими ставнями. С улицы не доносился ни один звук, зато сам дом был полон загадочных шумов. Он поскрипывал и вздыхал, словно живое существо. На чердаке что-то тихонько ухало и постукивало. Половые доски прогибались под тяжестью робота, и там, в недрах старого дома, кто-то шуршал и попискивал.
— Он живой,— проговорил Дункель, и его слова эхом отозвались в пустой гостиной.— Наверное, потому, что здесь жили люди, и дом постепенно стаи живым. Я давно заметил: всё, к чему человек с любовью прикладывает силы, оживает. Вот как я. Меня сделали из металла, и я живу, хотя кто-то и называет меня железной болванкой. Я мыслю, значит, я существую. Располагайтесь, друзья,— обратился он к собакам и спустил на пол Беляша.— А утром посмотрим, как нам сделать наш дом более уютным.