Глава VIII
Розыск о наследстве. Хлопоты Хаджи-Бабы. Добрый совет
Исполнив всё, чего требовали приличия, я занялся домашними делами. Прежде всего желал я привесть в ясность состояние покойного родителя. Родственники, которых моё появление лишило наследства, взводили на меня небылицы, браня и ругая меня повсюду. Я расчёлся с ними тою же монетою и, по милости пророка, отплатил им такими ругательствами, каких ещё не слыхали ни они, ни их отцы, и которым имел я случай выучиться при дворе Тени аллаха на земле, у первейших чиновников Порога.
Придя к матушке, я сел возле неё и завёл разговор о бесчисленных добродетелях покойника. Едва только определили мы надлежащим образом важность претерпенной нами потери, я сказал:
– Теперь объясните мне, родительница, состояние дел Кербелаи Хасана. Между нами не должно быть никакой тайны. Он вас любил, имел к вам полную доверенность, и вы лучше всех знаете, в чём заключается его имущество.
– А мне почему знать? – возразила она быстро, с приметным беспокойством.
Я не допустил её отрекаться более и продолжал:
– Вам известно, что по закону я должен всего прежде уплатить долги покойника: желаю знать, на сколько именно они простираются. Кроме того, следует удовлетворить издержки погребения, а у меня нет ни одного динара. Для всего этого нужны деньги: иначе как моё лицо, так и лицо покойного отца останутся навсегда чёрными, и враги мои будут меня преследовать. Батюшка, несомненно, слыл богатым человеком, когда такое множество пиявиц наплыло к нему перед кончиною, чтобы поживиться его наследством. Итак, скажите мне, родительница, куда прятал он свои наличные деньги, кто именно его должники и что оставил он после себя, кроме того, что мне известно.
– Аллах! Аллах! Что это за речи? – воскликнула она. – Отец твой был добрый человек, но беден всю жизнь и, сколько я знаю, не накопил ни одного тумана. Откуда тут быть деньгам? Всякий божий день мы питались сухим хлебом: только когда, бывало, приедет караван и в лавку набьётся куча голов для бритья, дозволяли мы себе купить десяток кусков кебаба и состряпать блюдо рисовой каши. Иначе кусок хлеба и сыру, пара луковиц и несколько солёных огурцов составляли нашу всегдашнюю пищу. Какие же тут могут быть деньги? После Хасана остался дом, который видишь; осталась цирюльничья лавка с утварью, и более ничего. Хорошо, что ты подоспел к нам вовремя: по крайней мере, заступишь его место. Иншаллах! Рука твоя будет счастлива: надеемся, что при помощи пророка бритвы покойника будут ещё звенеть на купеческих лбах круглый год без умолку.
– Это удивительно! – сказал я. – Батюшка работал усердно пятьдесят лет сряду, а теперь и следу нет его трудов! Тут должна быть какая-нибудь мудрость, надобно позвать ворожей.
– Ворожей? А для какого чёрта они тебе нужны? – вскричала она. – Их призывают, когда хотят открыть вора; я же не думаю, чтобы ты обвинял меня в воровстве. Скорее поди расспроси у приятелей, у знакомых, у Ахуна, бывшего твоего учителя. Он был друг Кербелаи Хасану и скажет тебе всю правду.
– Вы хорошо говорите, – отвечал я. – Ахун должен знать все тайны покойного батюшки: он был духовным его наставником в последние минуты жизни; понуждал его сделать завещание и избрать себе наследника, следственно, скажет мне, что именно оставлял он наследнику.
Ахун занимался с учениками своими в классе, когда я пришёл к нему. Он тотчас отпустил мальчиков домой и стал уверять меня, что глаза его просветлились от моего лицезрения и что прибытие моё принесёт ему удивительное счастие.
– Ай, Ахун! не шутите над моею бородою, – сказал я. – За мною повсюду следует несчастие. Я потерял родителя, но думал, что, по крайней мере, нанду что-нибудь в его кошельке. Теперь мне говорят, что я должен быть нищим.
Учитель положил руки на колена, ладонями вверх, возвёл глаза к небу и сказал:
– Бог милостив! О, аллах! всё, что ни есть, это ты: кроме тебя, ничего нет! Да, сын мой! свет такое ничто: он не стоит того, чтоб о нём и думать. Не желай ничего, не ищи ничего, так ничто и тебя искать не будет.
– Полноте, Ахун, перестань болтать пустяки! – возразил я. – Давно ли ты сделался суфием, что так презираешь мирские блага? Слава пророку, я бывал в Куме и по этой статье сам в состоянии насказать тебе таких вещей, каких ты и во сне не слышал. Но не в том дело. Ты был короткий приятель моему отцу: скажи, где девалось его имение?
Учитель, подобрав себе лицо глубокомудрое, подумал, откашлялся и произнёс длинный ряд клятв, которые кончились тем, что, по его мнению, у батюшки не было никаких денег. Он подтвердил во всём показания моей матери, и я долго сидел перед ним в остолбенении. Отец мой был добрый мусульманин и, сколько знаю, гнушался, как грехом, раздачею денег на проценты. Как это воспрещено Кораном, то помню, что он однажды отказал в том бывшему хозяину моему, Осман-аге, который хотел занять у него значительную сумму и предлагал двадцать процентов за четыре месяца. Итак, он не мог пустить капитал свой по рукам; но куда и как исчез он в моё отсутствие, того я отнюдь не постигал своим умом. Наконец я возложил упование своё на аллаха и оставил учителя с грустью в сердце.
Из мечети, пошёл я прямо в отцовскую лавку, размышляя дорогою о своём положении. В Исфагане мне нечего было делать между такими плутами, как мои земляки. Надобно непременно возвратиться в столицу, подумал я. Конец концов, Тегеран есть единственное поприще для искателей счастия и подобных мне искусников. Теперь посмотрим, что в лавке, а потом порассудим о дальнейшем. Я вижу, что меня обманывают; но кого подозревать? за кого приняться? где искать правосудия? Виноват я сам: пришёл поздно. При этой печальной мысли я вынул ключ из кармана и стал отпирать лавку, когда подошёл ко мне старик, привратник караван-сарая.
– Мир с вами, ага! – сказал он мне. – Да умножится ваше благосостояние! Глаза мои просветлились!
– Ты, видно, сегодня в хорошем кейфе, Мухаммед-Али, что так меня величаешь, – отвечал я. – Какое тут благосостояние? Беда, нищета, и только. Ох! Чрева мои превратились в воду! Душа во мне засохла!
– Это что за известие? – спросил он. – Батюшка ваш (да озарит аллах его могилу!) умер – вы его наследник – молод, красавец, машаллах! Что ж вам нужно более?
– Наследник, это правда; но по пустякам, – промолвил я. – Что ж я получил в наследство? Старую землянку, с несколькими ветхими коврами, мисами и горшками, да эту лавку, с одним медным тазом и дюжиною бритв. Плюю на такое наследство!
– А денежки? – возразил он. – Вы об них и не упоминаете! Батюшка ваш (вечная ему память!) слыл у нас столь-ко же скупым на копейку, сколько был щедр на мыло. Все знают, что он накопил денег кучу и всякий день прибавлял к ней понемножку.
– А скончался, не оставив ни полушки, – подхватил я.
– Пустое! Вы, по-видимому, такой же скряга, как и ваш отец (да упокоит аллах душу его!), и не хотите признаваться, что у вас денег с голову, – присовокупил привратник. – Возможное ли дело, чтобы он ничего вам не оставил? Слава аллаху, мы не осёл и знаем, сколько он зарабатывал. Покойник Кербелаи Хасан, круглым числом, бривал по пятидесяти голов в сутки. Положим, десять голов на пищу, десять на содержание лавки и дому; пять на прихоти жены, а двадцать пять голов ежедневно оставалось у него в кармане. Двадцать пять голов – не шутка! Это значит, по крайней мере, две или три тысячи пиастров в год.