– Что это за глупые шутки? Можно ли так бессовестно поступать со своею родительницею и своим старым учителем? Стыд! стыд! Пойдёмте отсюда. Он, видно, сам вор.
– Не бесись, матушка, тебе до них какое дело? – сказал колдун. – Мы не сумасшедшие и не ослы, и с нами не смей говорить так неучтиво. Спрашиваю: были ли в этом углу деньги или нет? Есть ли на свете воры или нет? Никто не говорит того, что они украли деньги; но дело в том, что они люди немолодые, достопочтенные, знают, кто их украл, и не преминут сказать нам в своё время. Славный колдун, Хазар-ман, прозванный закадычным другом Большой Медведицы и наушником планеты Сатурна, знавший всё, что люди думали, думают и будут думать, сказал положительно, что испытание сухим рисом есть лучшее средство в отношении к трусам. Теперь, когда ясно доказано, что вы не храбрецы и не львоеды, употребляю с вами другой способ, который никого не пристыдит, а заставит вора тихонько возвратить чужое добро, если он не желает провалиться сквозь землю в течение троих суток. Этот способ называется земляная насыпь. Вот в этом углу устрою из земли небольшое возвышение; буду тепло молиться аллаху всю ночь, и если завтра в моей насыпи ничего не найдётся, то заплачу вам по мискалю золота за каждый волосок моей бороды.
Дервиш немедленно принялся за дело и в углу двора навалил кучу земли. Гости с любопытством смотрели на его действия: одни считали его и меня поборниками ада, другие сильно были озабочены судьбою матери моей и Ахуна. Наконец все разошлись, обещав большею частью собраться ко мне завтра, чтобы быть свидетелями вскрытия волшебной насыпи.
Хотя искусство горбатого колдуна поистине казалось мне весьма удивительным, но как оно довело нас только до места, где некогда были деньги, а не до самих денег, то я простился с надеждою когда-нибудь их увидеть. За всем тем, он не преминул явиться на следующее утро вместе с привратником и другими вчерашними гостьми. Ахун не пришёл. Мать моя уклонилась от присутствия, под предлогом навещания больной приятельницы. Итак, без них пошли мы толпою к насыпи. Тиз-нигах приступил к ней с таинственным благоговением, произнося известные священные воззвания.
– Увидим, что сделали ночью мои дивы и пери, – сказал он далее, воскликнул: – Во имя аллаха! – и погрузил кинжал свой в землю. Откопав несколько, он нашёл большой камень, отвалил его и, к общему изумлению нас всех, указал на тяжёлый холстяной мешок. Он поднял его с неизъяснимою радостью, погладил, поцеловал, называл «своим сердцем, своею душою» и вручил мне торжественно, прося пожаловать ему что-нибудь «за работу».
Свидетели окружили меня с любопытством. Я развязал мешок, на котором находилась ещё печать моего отца, вытиснутая на воске, и огорчился, увидев в нём только серебро. В мешке заключалось пятьсот риалов. Я отсчитал пятьдесят риалов для колдуна и, отдавая их ему, сказал:
– Вот вам за работу. Да процветает ваш дом! Если бы я был богаче, то не такой дал бы вам подарок; теперь довольствуйтесь и этим. Хотя вы возвратили мне малую только часть имения покойного родителя, но спасибо вам и за это: да процветает ваш дом во всяком случае!
Дервиш был весьма доволен наградою и удалился с благодарностью. Вскоре за тем ушли и прочие гости; старый привратник один остался со мною.
– Славное дело состряпали мы сегодня! – сказал он. – Не говорил ли я вам, что эти колдуны делают чудеса?
– Тиз-нигах подлинно мастер своего дела, – отвечал я. – Да что пользы? Пятьсот риалов не большой клад: это едва десятая доля того, что оставил покойный батюшка. Я хочу идти к казию.
– Поверь мне, Хаджи, не ходи к этому мошеннику! – возразил Мухаммед-Али. – Как тебе хочется выпустить из рук верное в надежде на неверное? Что ты выиграешь у казия? Он исторгнет у тебя твои четыреста пятьдесят риалов, возьмёт столько же или вдвое с твоих противников и отпустит с обыкновенным его решением: «Мир с вами! Ступайте с богом и не смущайте города вашими несогласиями».
По зрелом рассуждении, я послушался совета опытного привратника. Преследуя судебным порядком свою мать и учителя, я вооружил бы против себя полчище ханжей и лицемеров и разве выиграл бы то, что ожесточённая чернь разбила бы мне череп камнями.
Глава X
Распоряжение наследством. Выбор звания
После всякого несчастия, неудачи или важной ошибки с удовольствием предаёмся мы нравственно-созерцательным рассуждениям о свойствах человеческого сердца и пагубных следствиях страстей. Это лучшая минута для точной оценки собственного своего достоинства. Так и я в счастии воображал себе, что с моим умом, проворством трижды обойду весь свет в двое суток; что в целом Исфагане нет человека, которого не мог бы я, обернув кончик бороды его кругом своего мизинца, вертеть мельницею над своею головою; а теперь, лишась места, денег, наследства, должен был, в покорности духа, сознаться перед самим собою, что между любезными моими земляками есть плуты в тысячу один раз искуснее меня. Отдав им и себе эту справедливость, я решился распорядиться отцовским наследством как можно повыгоднее и за сто фарсахов бежать от исфаганцев, с твёрдым намерением не прежде к ним возвратиться, как тогда, когда – иншаллах! – достигну до того, по крайней мере, значения, что буду в состоянии пожечь отцов их порядком. Привратник в полной мере одобрил мои предположения, имея в том личные виды. У него был сын бородобрей, которого он хотел поселить в той же лавке, где столько лет процветал мой родитель. Она лежала возле главного карадан-сарая, в лучшей части города и в таком удобном месте, что ни одна правоверная голова не могла из южных областей государства проникнуть в северные, не пройдя под бритвою её хозяина. Итак, Мухаммед-Али предложил мне уступить ему эту лавку со всею находившеюся в ней утварью. Мы согласились избрать оценщиков из среды почетнейших бородобреев и совершить сделку по их решению. Таким образом, получил я от привратника, славившегося также искусством своим копить полушку, пятьсот пиастров за лавку с бритвами, ремнями и тазами и свалил с себя одну тяжесть.
На дом не так легко мог бы я приискать покупщика. С другой стороны, я чувствовал крайнюю нужду стяжать себе доброе имя – для всякого случая. На этом основании счёл я за лучшее оставить этот дом в пожизненное владение моей матери, несмотря на последний поступок её со мною, и только вытребовал от неё купчую, удостоверяющую, что дом собственно принадлежит мне.
Имея около ста двадцати туманов в кармане, я издержал вскорости часть этого ограниченного запасу на покупку платья и лошака. Это животное достаточно уже даёт уразуметь читателям, что я решился променять ремесло «владетеля сабли» на почётное звание «владетеля пера»[113], писца, иди законника, которое чрезвычайно понравилось мне со времени пребывания моего в Куме.
«Полно мне носить ружьё, пистолеты и саблю! – сказал я про себя. – Что я выиграл на поприще военной славы, хотя ловко двигал шапку набекрень, вгибая глубоко её верхушку в середину, покручивая отменные кудри за ухом? Вместо пистолетов, заткну я за пояс чернильницу и свёрток бумаги; в лядунку положу Коран; не буду ни ходить на цыпочках, ни вертеться, ни подбивать вверх пояса, ни выгибать плечей назад, ни качать руками кругом себя. Словом, оставлю все приёмы франта, какими старался отличать себя, будучи помощником помощнику главноуправляющего благочинием, а обверну лоб шалью; спрячу кудри, чтоб доказать свету презрение моё к его суете; сгорблюсь дугою, опущу вниз голову, потуплю глаза и буду держать руки закинутые за пояс спереди или отвесно прижатые к лядвеям, без всяких признаков гордости и тщеславия. При такой учёной и благочестивой наружности какая собака догадается, что я осёл или вольнодумец? Если и случится сказать глупость, то довольно вслед за тем вздохнуть, воскликнуть: «Нет бога, кроме аллаха!» – или: «Он один мудрость и истина!» – пошевелить тихонько губами и пропустить сквозь пальцы десяток шариков чёток – и та же самая глупость покажется чудом ума и познания людям, привыкшим предполагать, что под чалмою и кислым лицом муллы – все совершенства человеческой природы. К тому ж, списав собственною рукою весь Коран, приобрету я уважение у народа, а сам получу ту пользу, что усовершенствую свой почерк и буду в состоянии чётко и красиво писать другим прошения, договоры, заёмные, а в ином случае и любовные письма, на которые уж не пожалею ни гипербол, ни красных чернил!»
113
…променять ремесло «владетеля сабли» на почётное звание «владетеля пера». – Это выражение отражает принятое в иранской верхушке деление на две категории: ахл-е шамшир – владетель сабли, то есть воины, и ахл-е калам – владетель пера, то есть чиновники.