– Будучи старостой деревни Кадж-Совар, знай, что я приехал сюда от имени шаха – понимаешь ли? – от самого шаха! Тебе известно, что когда Убежище мира переезжает со Двором и бесчисленным войском в Султание, то окрестные деревни обязаны доставлять продовольствие для его людей, ратников и лошадей, по расписанию. Хочу знать: почему с этой деревни до сих пор не доставлено в лагерь наложенное на вас количество припасов, согласно высочайшему фирману, сообщённому вам хамаданским правителем? Дай мне ясный ответ и сделай, если можешь, так, чтобы лицо твоё было бело[84].
– Я вам дам ясный ответ, ага, – возразил староста. – Что мне сказать? Разве то, что сказал вашим сборщикам? Все эти люди знают, что я говорил правду, и если я лгу – то да ослепну тут же! Желаю представить сам, о насакчи, что, слава аллаху, вы «человек»! Муж умный, расторопный, быстро-видный – мусульманин, как и мы, боитесь аллаха. На что мне лгать? Я ни убавлю, ни прибавлю: расскажу вам, как что случилось, и вы сами решите.
– Хорошо, расскажи! – примолвил Шир-Али. – Я слуга шаха: что шах рассудит, тому и быть.
– Вы начальник, ага! Только повесьте ухо на гвоздь терпения и выслушайте мой рассказ, – отвечал староста. – Два месяца тому назад, когда пшеница была вышиною в газ и ягнята начинали блеять в поле, служитель царевича Харабкули-мирзы приехал к нам сказать, что шах-заде пожалует сюда завтра и будет охотиться в нашем околотке, где водится много сайг, лосей, дроф, куропаток и всякой дичи. Он приказывал нам очистить лучшие домы для помещения царевича и его людей и заготовить разные припасы в большом количестве, для их продовольствия. По милости пророка, мы знаем, что такое значит посещение царевича! Вся деревня была встревожена этим известием, и как мы не могли ни словами, ни подарками убедить служителя, чтобы он пощадил нас и повёл своих охотников в соседнее село, то нам одно лишь оставалось средство – бежать в горы и ожидать, пока не пройдёт гроза. Что нам было более делать? Если бы вы сами видели отчаяние этих бедных рабов божиих, когда они уходили в глушь, отрекаясь от последнего имущества в мире, то сердце ваше непременно опрокинулось бы вверх дном и ваши чрева превратились бы в воду.
– Это что за речи? – закричал Шир-Али. – Вы уходите в горы, когда шахский сын делает вам честь охотиться на вашей земле, а я должен сожалеть о вас? Да если бы шах знал об этом, то он тотчас велел бы умертвить всю деревню.
– Ради имени Хусейна, выслушайте меня терпеливо и окажите сострадание, – продолжал поселянин. – Итак, мы взвалили на скотину всё, что могли утащить с собою, и в тот же вечер перешли в горы, где и укрылись в одном неприступном ущелии, на берегу глубокого потоку. В деревне остались три больные старухи и несколько кошек.
– Слышишь ли, Хаджи? – вскричал мой товарищ, обратясь ко мне. – Они унесли с собою дорогие вещи и всё имущество, а царевичу оставили одни только голые стены и несколько дряхлых баб. Хорошо! Продолжай.
– От времени до времени мы посылали лазутчиков, желая знать, что происходит в деревне, – говорил далее староста. – На другой день, около полудня, появились толпы охотников. Неистовство их не находило для себя пределов, когда они открыли, что жители разбежались до их прибытия. Служители царевича пошли бродить по домам, разбили двери и переломали всё, что ни попалось в их руки. Одна из наших баб, встав с трудом с постели, слава аллаху, разбранила их в прах и осыпала такими упрёками, что они не смели пикнуть перед нею ни слова, но не могла удержать их хищничества. Царевич, поселившийся в моём доме, послал за съестными припасами в город, а между тем его служители разграбили весь хлеб и ячмень, находившиеся в амбарах; пережгли, вместо дров, нашу хозяйскую утварь до последней сохи и, когда недостало этого, вырубили двери, ставни, балки и перекладины наших хижин. Лошади их паслись в нашей пшенице, которой они, сверх того, большую часть скосили, растаскали и увезли с собою. Словом, мы разорены до крайности: у нас нет ни денег, ни платья, ни скота, ни хлеба, ни домов; вся наша надежда на аллаха и на вас, наших благодетелей.
Едва только староста произнёс эти слова, Шир-Али вскочил на ноги и, схватив его за бороду, вскричал:
– Как тебе не стыдно, старик седоволосый, лгать так бессовестно? Не сам ли ты сказал нам, что вы перенесли в горы дорогие вещи и всё имущество, а теперь говоришь, что вы разорены, что у вас ничего не осталось? Нет – это пустое! Мы не за тем сюда приехали, чтоб есть твою грязь; и не на то привезли свои бороды, чтобы вы над ними шутили. Ты не знаешь, кто таков Шир-Али, если так думаешь: мы люди, которые спим, прищурив один глаз, держа другой бодро. И лисица не ускользнёт из своей норы без нашего ведома. Если ты считаешь себя кошкою, то знай, что мы отцы всех кошек. Нет, душа моя! Тебе надобно повидать более свету и подождать, когда борода твоя повырастет длиннее, пока ты нас обманешь.
– Упаси нас аллах, чтобы мы вас обманывали! – сказал староста. – Что мы за собаки, обманывать таких, как вы, господ? Мы подданные шаха, его «паства», чем же нам быть более? Всё, чем владеем, принадлежит шаху; но с нас изволили содрать последнюю шкуру. Пожалуйте, посмотрите сами: в клетях, на поле вы не найдёте ни одного зёрнышка; в горницах ни ковра, ни кувшина. Что ж нам делать?
– Хорошо! Пусть и так будет, – возразил мой товарищ. – Но я знаю одно только слово – воля шаха должна быть исполнена. И слушать не хочу о вашем разорении. Или давайте мне тотчас наложенное на вас количество припасов деньгами, зерном или как хотите; или же ты и все старейшины селения ступайте за мною в лагерь. Так приказали шах и насакчи-баши. Знаете ли вы, что такое значит насакчи-баши?
Смекнув опасность, староста и старейшины стали советоваться между собою: они сели в кружок, на пятках, на углу одного дому, а мы с притворным равнодушием продолжали курить кальяны на том же месте.
После долгого совещания они воротились к нам, но уже переменив план атаки. Они признали необходимым действовать преимущественно на моё сердце, и сам староста лично повёл приступ на этот главный пункт, тогда как другой старик взял на себя хлопотать у моего товарища.
Староста подошёл ко мне с изъявлениями живейшей дружбы и, по принятому обычаю, открыл переговоры лестью. По его словам, я был совершеннейшее создание аллаха – они никогда не видали ничего мне подобного; словом, я был – «человек»! Зятем он поклялся бородою Али, что, с первого взгляду, возбудил я в сердцах, как его, так и всех поселян, чувства нежнейшей ко мне приязни, и заключил вступление тем, что я один только в состоянии выпутать их из этого несчастного дела. Во время этого предисловия я сидел с нахмуренным лицом, равнодушно играя чубуком; но следующая часть речи показалась мне несколько занимательнее. Староста сказал, что они совещались между собою, и все видят невозможность удовлетворить нашему требованию, так как у них самих нет никаких жизненных припасов; но что они готовы, если только мы согласимся, всунуть нам в руки по «куску грязи»[85] чтоб удостоиться нашего благоволения и покровительства.
– Вреда нет! – отвечал я старосте. – Но, по несчастью, не мы одни имеем прикосновение к этому делу. Нас тут только двое: над нами же есть начальники, которым тоже следует залепить рот «грязью». Без этого все ваши издержки будут напрасны. Особенно должны вы снискать себе благоволение нашего главноуправляющего по части благочиния. Но я скажу вам откровенно, что если вы захотите мазать его колесо, то вам надобно будет весить сало не мискалями, а манами.
– Мы отдадим всё, что имеем, – промолвил староста, – но мы разорены последним набегом царевича до такой степени, что, кроме жён и детей, у нас ничего не осталось.
– Я скажу тебе, приятель, что делать, – возразил я. – Если у тебя есть деньги, наличные, в сундуке или в кармане, то давай: всё прочее бесполезно. С деньгами в руке ты купишь даже корону на лучезарной голове шаха: без денег не обещаю тебе ничего, кроме палочной бани.
84
…и сделай… так, чтобы лицо твоё было бело. – Белое лицо – идиоматическое выражение, означающее «счастливое лицо».
85
…всунуть нам в руки по «куску грязи» – идиоматическое выражение, означающее «дать взятку».