Я подошёл к нему, поцеловал его в колено в знак моей признательности и удалился.
Глава XXIX
Цель персидского посольства. Восточная политика. Хаджи-Баба полезен своему послу
Вышедши от мирзы Фируэа, я увидел себя в той же, как и прежде, неизвестности насчёт моего положения. «Нужда, – говорит один стихотворец, – есть всадник с острыми стременами, который иногда заставляет полубокую клячу делать такие прыжки, каких не сделает лучший конь в свете». Я чувствовал себя обманутым в своих ожиданиях, обиженным, огорчённым до крайности. Мечты мои о сладостной, беззаботной жизни на лоне богатства и счастия рассеялись, как облака после весеннего дождя, и я опять доведён был до смутной необходимости промышлять умом, чтоб не умереть с голода.
«Но, потеряв всё, я, по крайней мере, приобрёл приятеля, – думал я, утешая себя в беде. – Он предлагает мне своё покровительство, – я был бы глуп, если бы отверг его. Та же звезда, которая неоднократно выводила меня из несчастия, может ещё поблагоприятствовать моим усилиям и неожиданно ниспослать мне независимое состояние».
Рассуждая таким образом, я старался всячески сблизиться с послом. Я примечал с удовольствием, что благорасположение его ко мне усиливалось с каждым свиданием. Мало-помалу он стал употреблять меня к собиранию в Стамбуле нужных ему сведений и рассуждать со мною о делах своего посольства.
Занятый всю жизнь преследованием обманчивого призрака счастия, я почти не обращал внимания на политические происшествия мира. Из числа народов, населяющих поверхность земли, одни персы и турки были мне известны. Я знал только понаслышке имена китайцев, индийцев, афганцев, татар, узбеков, курдов и арабов. О существовании Африки имел я некоторое понятие по чёрным невольникам и невольницам, которых встречал на улицах Тегерана и Стамбула. Что касается до франков, то имена французов и англичан нередко доходили в Персии до моего слуха, хотя ни я, ни те, которые упоминали о них передо мною, не умели отдать отчёта, в чём именно они различны от русских. Прибыв в Стамбул, я удивился, когда мне сказали, что, кроме французов, англичан и русских, существуют ещё многие другие франкские народы, которые стреляют не хуже русских и делают такое же хорошее сукно и точно такие же часы, как англичане. Но за чубуками и за свадьбою я не имел времени расспросить, как зовут эти народы и где они имеют местопребывание.
Теперь, связавшись с посланником, я встретил нужду знать наперечёт все эти неизвестные племена неверных, так как разговор его касался обыкновенно предметов, которые до того времени никогда и на мысль мне не приходили. Он с радостью приметил во мне желание просветиться и, наконец, удостоил меня полной своей доверенности.
Однажды поутру он кликнул меня к себе и, выслав всех из комнаты, сказал тихим голосом:
– Хаджи, душа моя! Я давно хотел переговорить с вами. Мои посольские люди большею частью ни к чему не способны. Они хоть и персы и природного ума у них более, нежели у всех прочих народов, взятых в совокупности, но в делах правительственных они настоящие ослы и вместо пользы только мешают мне. Посмотрев на вас – вы человек! – видели свет, знаете, как жить с людьми. Сколько я приметил, вы в состоянии сыграть любую штуку над каждою в свете бородою и вытянуть мозг из костей, не повредив кожи. Мне нужен именно такой человек; и если вы будете усердно трудиться со мною на пользу службы падишаха, Убежища мира, то он убелит лицо моё и ваше, и головы наши возвысятся удивительным образом.
– Я ваш раб, – отвечал я. – Кладу вам в горсть своё ухо и готов исполнить ваши поручения ревностно, по крайним моим способностям.
– Вы, верно, слышали в городе, зачем приехало сюда наше посольство, – продолжал он. – Наше посольство приехало сюда покупать невольниц для шахова гарема: я имею поручение обучить их здесь пляске, шитью и женским рукоделиям и закупить для высочайших жён парчовых тканей и других предметов роскоши. Но это только дипломатическая хитрость – мнимая цель посольства, приноровленная к понятиям таких коров, как турки. Не думайте, чтоб я приезжал на край света за такою мелочью. Истинная цель моего посольства несравненно важнее и требует большего умения. Наш Царь царей одарён соображением быстрее молнии, и когда он меня избрал в послы, то можете вообразить, что это значит! Повесьте же хорошенько ухо и слушайте, что я вам скажу.
Месяцев семь тому назад прибыл к порогу Дверей счастия, в Тегеран, посол, отправленный к нам некоторым кяфиром, и привёз с собою письма к шаху, странно писанные и запечатанные ещё страннее. Этот Бунапурт называет себя падишахом французов и султаном разных неизвестных народов. Посол представил грамоту, в которой сказано, что всё, что он ни наврёт перед шахом или его везирами, должно быть так свято, как бы было наврано самим султаном французов, и что он, Бунапурт, противоречить тому не будет. Сам посол человек необыкновенный: он только тем и бредит, что могуществом своего народа; другие же франкские поколения, по словам его, не стоят и куска грязи. Он берётся сжечь отцов москоу и возвратить шаху Грузию, Баку, Дербенд и все прежние наши владения, покорённые русскими. Сверх того, он говорит, что его султан завоюет Индию и отдаст её нам, прогнав англичан в последнее отделение ада. Словом, обещает дать шаху всё, чего только душа его не пожелает.
Мы слыхали, что французы умеют делать парчи и серебряные подсвечники; но чтоб они были в состоянии совершать подобные чудеса, о том до нашего понятия никогда не доходило.
Правда, кое-что было у нас известно о предпринятом ими грабительском набеге на Египет, потому что кофе и хна вдруг вздорожали на Востоке. При династии Сефи приезжал к нам однажды посол от французского царя, которому имя было Руа-де-Франс. Но каким образом этот Бунапурт попал во французские султаны, того и самые учёнейшие из наших богословов объяснить не могут. Армянские купцы утверждают, что они действительно слыхали о существовании такого человека, и говорят, что он ужасный колдун и большой возмутитель. Вследствие их показаний шах согласился принять посла: но подлинны ли, или нет представленные им грамоты, начертанные непонятными письменами; вздор ли это, что он говорит, или правда, один лишь аллах ведает, – нам почему знать? Все наши везиры, малые и великие, стали в тупик, и сам шах (да сохранит его господь!), сам, говорю, шах, который постигает все тонкости вещей, ничего не смыслит в этом деле. Кроме армянина, Коджи-Обеда, который бывал в французском городе Марсилии, где безвинно заключили его на сорок дней в темницу, называемую карантин, и другого армянина по имени Нерсес, обучавшегося в монастыре дервишей, в каком-то чудном западном городе, построенном на дне морском, в пучинах Океана, при Дверях шаха никого не было, способного зажечь светильник понятия в комнате мозгов наших и объяснить, что за род банкрутов этот Бунапурт и его посланник: плуты ли они и самозванцы или в самом деле владетели могущества и изобретатели победы? Приехали ли они за тем, чтобы сорвать нам с голов шапки и бежать, или чтоб надеть на нас шубу благополучия?
Вскоре, однако ж, загадка объяснилась сама собою. Английские гяуры, производившие торговлю между Индостаном и Персиею, из которых многие жительствуют в самом Бушире, узнали каким-то образом, что сказанный посол прибыл в Тегеран. Они тотчас прислали к нам нарочных с письмами и представлениями, прося убедительно не принимать француза и для достижения своей цели жертвуя золотом, гордостью и существенными выгодами своими. Мы вдруг смекнули, что между двумя соперничествующими лисицами можно выиграть много.
«Клянусь своей короной! – вскричал шах. – Это происходит от влияния благополучной звезды нашей! Я тут сижу спокойно на своём престоле, ни о чём не думая: глядь! прибегают нечистые собаки с севера и юга, с запада и востока; приносят богатые дары и молят меня – о чём же? – о позволении подраться у моего Стремени! Ради имени пророка, приведите их в моё светлое присутствие! Посмотрим, что за твари».
Когда я отправлялся в Стамбул, в Тегеране ожидали прибытия английского посла из Индии. Письма, недавно мною полученные от Стремени государства, наполнены подробностями о переговорах касательно обрядов приёма этого нового посольства. Но шах не может ни на что решиться, пока не получит от меня донесения. Он слыхал, что в Стамбуле есть образцы всех франкских поколений, которые содержат там своих посланников; и, в своей беспримерной мудрости, возложил на меня тайное поручение собрать подлинные сведения обо всём, что до них касается, чтобы наконец знать, лгут ли присланные в Тегеран послы, английский и французский, или же говорят правду о своей к нам дружбе и об их взаимной вражде и силах.