Пиковский сделал сверхзадачей романа вопрос о культуре в самом глубоком и глубинном смысле этого слова. Невольно сравниваю рассказ Зощенко «Прелести культуры»: там «вопрос культуры — собачий вопрос», а именно «сымать или не сымать польта в театре?» Илья Пиковский мечтает об обществе тотально богатом и тотально духовном.
Итоговый комплемент Илье Львовичу я хочу сказать в виде старомодного: «Браво!».
Елена ШЕЛЕСТОВА
Глава 1. Похищение Додика Берлянчика
Берлянчика похитили из больничной палаты прямо в чём он был: в застиранных байковых штанах на резиночке, трижды завязанной узлом, чтобы они не падали с него; в пижамной куртке с одной поломанной пуговицей и французской булавкой вместо другой и стоптанных войлочных шлёпанцах. Его разбудили среди сна, залепили рот пластырем и вытащили через окно первого этажа. Всё было сделано так тихо, легко и быстро, что сосед Додика по палате Алик Горчак, увидев какие-то тени в лунном проёме окна, сладко зевнул: «Додик, оставь мои сигареты!» — и снова тяжело захрапел. Он, очевидно, решил в полусне, что Берлянчика уносят ангелы вместе с его пачкой «Мальборо».
В больнице Горчак оказался не столько по причине разных недугов, как в силу семейных обстоятельств. У него была ревнивая жена, взявшая под контроль каждую его свободную минуту, и поэтому он с радостью лёг в больницу за компанию с Берлянчиком. Здесь он мог спокойно находиться в обществе симпатичных сестричек, не опасаясь изнурительных скандалов. Накануне его готовили к рентгену и должны были очистить желудок, но не нашли наконечника для клизмы и предложили купить его за наличные. У больного такой суммы не нашлось. «Позвольте, — удивился врач. — Я знаю, что вы генеральный директор акционерного общества «Монако»?!
— Да, — ответил Горчак. — Но я не держу наличных денег. Инфляция! У меня всё в материалах, всё в товаре… Я могу дать вам обои, трубы или женские колготки...
Теперь он спал беспокойным сном, встревоженный теми кабальными условиями, на которых согласился делать клизму. А Додика усадили в белоснежную «Хонду» и, петляя между домами и боковыми улочками, вывезли в какой-то глухой дачный район.
Машина остановилась у старинных металлических ворот с кованными пиками и вензелями, которые были украдены в доме на Пушкинской. Это было красивое трёхэтажное здание, которое ещё при первом чтении проекта «Закона о приватизации» радовало глаз своими пузатыми балкончиками, сандриками и лепными карнизами, но уже к концу дебатов в парламенте, пришло в аварийное состояние: теперь оно стояло с проломанной крышей, заколоченными окнами и зловонной подворотней, в которой среди хлама и мусора бегали ленивые нувориши-коты.
Двое дюжих молодых парней вытащили Берлянчика из машины и, подхватив под руки, легко, как перышко, понесли в двухэтажный особняк. В воздухе пахло сыростью, и стоял йодистый запах прелой листвы и гнилого ореха. Додик плыл над цветочными клумбами, мыча залепленным ртом, поджав ноги в стоптанных шлёпанцах и усиленно потирая пятку о пятку — таким образом он грел полуголые конечности, надеясь спастись от простуды. Его внесли в помещение, очевидно, спальню, и бросили на узорчатый паркетный пол. «Что с ним канителиться? — сказал один из парней. — Давай тюкнем по голове и выбросим в море!»
«Успеется!» — ответил второй. Он проверил надёжность оконных решёток и, пнув Берлянчика ногой, спустился к машине, уведя товарища за собой. Додик услышал двойной поворот ключа в бронированной двери и обессилено растянулся…
Теперь мы вернёмся к тем причинам, которые привели Берлянчика к этому ужасному финалу.
Глава 2. ПЕРВЫЕ РЫНОЧНЫЕ ГРЁЗЫ ДОДИКА БЕРЛЯНЧИКА
Великий пафос перестройки, всколыхнувший восторженные души передовой и демократической части страны, ярче всех выразил сосед Додика Берлянчика по лестничной клетке, городской бандит и вышибала Костя Кацап. «Если рынок, — говорил он, загадочно щурясь и сверля воздух узловатым пальцем, — то, значит, у людей появятся деньги и, значит, будет, что у них отбирать. Додик, я правильно рассуждаю или нет?»