— О, да, конечно…
— Он посоветовал мне обратиться к вам.
— Он всегда это делает, — ответил Додик, положив таблетку валидола под язык. — Всем, кому до двадцати и бюст не меньше четвёртого размера, он советует обратиться ко мне…
Девушка отделалась смущённым хохотком.
— Я серьёзно, Додик. Есть вариант неплохо заработать на одной вещице…
— Что это — бриллианты или антиквар?
— Нет, эсминец.
— Что?
— Да, да! Он уже в пути, — сказал ребёнок и потупил глазки. — Мы его купили по конверсии и продали Ливии как катер на подводных крыльях. Через третью страну... Но теперь эсминец задержали в Лас-Пальмасе…
— Кто — НАТО иди Интерпол?
— Нет, Додик, всё гораздо прозаичней: туда не поступили наши деньги за портовые услуги. Банк не перевёл, — добавила она голосом обманутой любви. — Додик, вы бы не могли оплатить расходы по стоянке корабля?
— Кто — я? — удивился Додик.
— Да, Гаррик говорит, что у вас есть счёт в Италии. А я бы вам дала сто тысяч долларов наличными.
Додик положил ещё одну таблетку валидола под язык, задумался и, наконец, тихо произнёс:
— Эллочка, закройте дверь в палатку!
— Нет, нет, Додик... Не здесь… Мы встретимся с вами в другом, более подходящем месте. Найдите квартиру или хорошую гостиницу.
— Гостиница — это не проблема, только как я в неё попаду?
— На крыльях любви, как говорят...
— Ах, Эллочка! На крыльях любви я летал давно, а теперь я летаю на каретах «скорой помощи». Вы видите? Прежде, чем сказать вам комплимент или коснуться вашей ножки, я кладу под язык таблетку валидола.
— О, боже, как же вы тогда намерены...
— Эллочка, подумайте лучше об эсминце!
— Но я боюсь, вам станет плохо!
— Конечно, мне нельзя упрашивать. Врачи мне запретили много говорить, Эллочка! — взмолился Додик. — Не мучайте меня, это последняя воля умирающего!
… Ещё где-то с полчаса наглухо закрытая палатка под турецким флагом скрывала тайну двух человеческих существ: юной феи, торгующей эсминцами, и Додика Берлянчика, который безропотно готовился к загробной жизни, собирая последние крохи земной любви. Затем он появился из палатки, лениво осмотрелся, дошёл до пирса и, взобравшись на пятиметровую бетонную опору, ласточкой нырнул в море. Я уже как-то говорил, что у этого человека была одна парадоксальная особенность: сильные стрессы не только не губили его, а, наоборот, оживляли его измученный недугом организм. Когда он вернулся к палатке, Эллочка сидела на раскалённом песке и, сцепив пальцы рук на коленке, томно и вопросительно смотрела на него.
— Додик, так я могу надеяться? — спросила она неуверенным голосом рязанской старушки, рассматривающей сквозь очки на свет новенький ваучер.
— Конечно, у нас все надеются...
— Я серьёзно, Додик, вы же обещали?
— Эллочка, я не отрицаю, но... согласитесь, что с точки зрения человеческой морали это далеко не безупречно. Мы укрепляем позиции диктатора и подрываем баланс сил в этом регионе, а это очень взрывоопасный регион.
— Но эсминец демонтирован, я покажу вам документы. Там нет полного орудийного комплекта.
— Я знаю, нет чехлов. Каддафи их легко пошьёт.
— Вот видите, как вы теперь заговорили…
— Ну, ну! Не надо. Если уж на то пошло, я могу купить вам всё, что захотите: «Шанель», лайковый пиджак, норковую шубу, наконец. Но эсминец? Я вообще не слышал таких цен.
— Вы, обманщик, Додик!
— Нет, я пацифист.
Зрачки ребёнка сузились и стали похожи на выходные отверстия револьверных стволов, но она тут же овладела собой и предложила встретиться опять. Додик согласился, но предупредил, что не станет помогать оружием диктатору.
Свидание прошло в очень милой обстановке, а потом к Додику явился какой-то тип, явно цивилизованный на скорую руку — в новеньких итальянских штанах ядовито-горчичного цвета, в изумрудной футболке и с поношенным кирпичным лицом, которое венчала копна пшеничных волос. Он поздоровался и, без приглашения усевшись в глубокое кожаное кресло, начал с того, что в целом евреев он не любит, но лично к Додику относится с безраздельным уважением. На что Додик вскользь заметил, что хороших евреев больше, чем их есть на белом свете…
— Как так? — не понял гость.
— Арифметически, — ответил Додик и пояснил, что у каждого русского есть один хороший еврей. Сколько русских на свете? Сто пятьдесят миллионов, а евреев не больше восемнадцати. Таким образом выходит, что на каждого еврея в мире приходится целых восемь прекрасных еврея-человек!