Перепуганный Горчак тут же усадил Григория Николаевича в «Понтиак» и помчался в поликлинику. Однако из-за ужасных пробок на дороге рыбаки потеряли уйму времени и теперь рисковали опоздать на встречу. Это убивало Горчака.
С тех пор, как скромный бригадир электриков, воровавший в квартирах розетки, выключатели и счетчики, — те самые, что его бригада устанавливала накануне, — превратился в хозяина «Монако», его запросы резко возросли, а вера в свои силы потеряла очертания. После коммуналки на Воровского и мизерной зарплаты он окунулся в мир совсем иных возможностей, и это вскружило ему голову. Горчак был уверен, что буйный рост его личного успеха уже необратим. Ослепленный иллюзиями бурных перемен, он, как это случилось с целым поколением, потерял ощущение реальности. Он уже не сомневался, что процветание «Монако» — это предначертание судьбы, что мистер Билл О’Конноли — ее посланник, что перья Разгуляек — это путь к обогащению, и что разрыв его любимой монархистки с мужем, и даже нищета ее, — это тоже знак его звезды, которая незаметно, и только ей известными путями, увеличивает его шансы на успех. Он был готов на любые траты, чтобы удовлетворить ее честолюбивые запросы, как только объявится возможность. Ему казалось, что осторожное движение событий и вещей, малых и больших, ведет его к единой, неуклонной цели: к счастью, богатству и любви. Это чувство преобразило его и облагородило. Горчак решил, что если он уйдет от Симы, он оставит ей квартиру, «Понтиак» и долю в «Монако» и честно возвратит ей приданое, что реально выплатил ее отец.
Теперь же, везя ветеринара в поликлинику, шеф «Монако» мучился гнетущим страхом, что он не успевает на встречу с мистером О’Конноли. Вдобавок ко всему, ему нестерпимо хотелось в туалет. Он с ненавистью косился на Григория Николаевича, думая не о своей вине и не о страданиях бедняги, а о том, что он ломает все его планы и расчеты. Поймав себя на этой мысли, шеф «Монако» ужаснулся: «Неужели я такой бесчеловечный!». И тут же он сделал для себя важное открытие: что объем счастья в мире неизменен, и что любовь одних — это боль и страдание других. Поняв это, шеф «Монако» сразу успокоился и осторожно предложил ветеринару сперва наведаться в село и предупредить американца, а затем отправиться к хирургу.
— Валяй! — степенно согласился Григорий Николаевич, который делал вид, что ничего особенного не случилось, чтобы не показаться смешным.
Шеф «Монако» повернул в село. Вид здания дирекции, и особенно морда каменного льва, внесли определенность в мысли Горчака, и страхи покинули его. Он припарковал «Понтиак» у крыльца, оставил ветеринара с удочкой в машине, и пулей влетел в помещение. Однако санузел в коридоре был закрыт, и на двери висела записка: «Вдобства во дворе!» Горчак бегом направился во двор, но там его остановили две пенсионерки, сидевшие на скамейке:
— Дворовой заколочен, — предупредили они. — Вон цистерна в поле — бежить до ней. Вдобства за цистерной.
Видимо, старушки так и проводили свой досуг: предупреждали тех, кого лихорадила нужда, что «вдобства» за цистерной.
Берлянчик подъехал к управлению как раз в тот момент, когда Горчак вернулся от цистерны. Додик вышел из машины и вопросительно посмотрел на Горчака. Его дорогие лаковые туфли из кожи крокодила были в тине, а манжеты брюк подмочены и запорошены песком.
— Встречу придется отложить, — понуро сообщил Горчак, отвечая на немой вопрос. — Мне очень неловко перед вами, но вот... Мы были на рыбалке...
— Я вижу.
— Еще бы не увидеть! Черт дернул — порыбачил. Человека покалечил. И как назло, именно сейчас. По закону бутерброда или подлости, как говорится!
Остро сознавая свою вину, шеф «Монако» охотно рассчитывался за нее шумным состраданием и чувствами.
— Не убивайся, Алик, — сказал Берлянчик. — Может это к лучшему.
— Что значит — к лучшему?
— Иногда одни неприятности спасают от других. Однажды мне спалили семитонник, и я поэтому не явился на деловой обед, — а там все отравились курицей с грибами. Как видишь, пожар выручил меня... Скажи, здесь, кроме перьев, есть еще что-нибудь полезное — больница, например?
— Только в Коминтерново.
— Так что же ты стоишь? Езжай к врачу — не мучай человека!
— Надо директору сказать, — сурово произнес ветеринар, заинтересованный приездом американского инвестора. Кроме того, он, очевидно, сознавал, что только скромным безучастием к собственной персоне, он может уберечь ее от неприятного внимания других.