Таможенника, обычного в таких случаях, не было. Он пил кофе на складе, передав контроль за погрузкой представителю «Монако», мужчине средних лет с белым плоским лицом и крупным розовым носом. Дождавшись, когда арендаторы, накричавшись, ушли, он подозвал одного из рабочих.
— Давай, Федюха. Зови!
Зажав в руке пачку сигарет, Федюха в пьяную раскачку бросился к боковому въезду.
Но тут случилось совершенно непредвиденное: из центральной проходной появился Берлянчик. Он легко поднялся по каменным всходам на рампу и уверенно направился к складу. «Кто это? — тревожно подумал «монаковец», опуская учетную тетрадь. — Что ему нужно?» В свою очередь, Додик внимательно оглядел его: строгий семейный реглан, заброшенная лысина, отороченная серебристым можжевельником, и турецкие туфли из набука. «Странно! — подумал Берлянчик. — Обычно, предел мечтаний подобных типов — это совместный супружеский чай с вареньем в майскую грозу. Как он оказался в компании с Газецким?».
— А где таможня? — весело спросил Додик, подходя.
Монаковец тоскливо оглянулся в сторону бокового въезда, откуда с минуты на минуту должен был появиться Газецкий.
— Сейчас придет.
— Гм, — напирал Берлянчик. — Любопытно!
— Что именно?
— Если я не ошибаюсь, этот груз идет за границу?
— Туда много груза идет.
— И весь без таможни?
— Простите... а кто вы такой?
Берлянчик загадочно подмигнул:
— Скажем. Представимся! Не беспокойтесь…
Он расстегнул змейку куртки, открывая к обозрению портупею с кобурой, и достал из бокового кармана какой-то прибор. «Счетчик Гейгера!» — в ужасе узнал монаковец. Его крупный розовый нос и белое анемичное лицо сразу поменялись цветами. Уже не сомневаясь, что перед ним агент службы безопасности, он заикаясь произнес:
— Извините, э-э-... вас можно на минуту?
— Я слушаю? — холодно ответил Додик.
Монаковец сложил губы преданной баранкой:
— Я человек бесхитростный...
— Прекрасная черта!
— Боюсь вы не поняли. Я э-э... этим не горжусь. Просто ставлю вас в известность, что страдаю этим недостатком. Ведь сейчас простого откровенного языка никто не понимает.
— Совершенно верно, — согласился Додик. — Чем искренней себя ведешь, тем тебе меньше доверяют. Я тоже испытал это на себе.
— Вот видите... Я думаю, мы поймем друг друга.
— Что вы имеете в виду?
— Пять тысяч!
Берлянчик снова хитро подмигнул:
— Э, нет, — уклончиво ответил он. — Это не моя школа...
— Извините, я э-э... не понял?
— А что тут непонятного? — удивился Додик. — Я говорю, что это не моя школа, вот и все... Это, смею доложить, типичная школа Липовецкого.
Монаковец снова потемнел лицом.
— Да, но... Кто это? — пробормотал он. — Или в чем отличие? Не бойтесь. Мы тут одни, вы можете смело называть вещи своими именами.
— В чем отличие? — сухо произнес Берлянчик. — Принципиальное! Липовецкий любит польку-бабочку, а я... — тут его голос приобрел грозные начальственные нотки, — вальс-бостон!
С этими словами Берлянчик решительно отодвинул собеседника в сторону и вошел в вагон.
Тем временем Газецкий, получив знак от первого рабочего, опустил свинцовое забрало, включил мотор и направил «Вольво» к боковому въезду. Но тут ему наперерез бросился второй рабочий:
— Назад! — кричал он. — Облава! СБУ. Смывайтесь!
Перепуганный Газецкий развернул машину и помчался домой. Его руки в свинцовых перчатках на руле мелко подрагивали, в пах давил свинцовый пояс с перемычкой на мошонке. По дороге Газецкий заехал к шурину, который жил в частном доме на Бугаёвке. Это был щуплый, вертлявый человечек, одинаково готовый к оказанию любых услуг и самому бесцеремонному попрошайничеству. Миша пользовался его домом как тайником для нелегальных коммерческих операций. Выгрузив ядерные контейнеры в глубоком дворовом погребе, шурин залепил грязными указательными пальцами уголки рта и широко растянул его в щербатом оскале:
— Миша, ты видишь? — страдальчески поморщился он. — Я даже картошку жевать не могу.