Газецкий быстрым намётанным взглядом насчитал девять зубных отверстий в шуриновых челюстях.
— Ладно, — кивнул он. — Поставь себе пять фарфоровых зубов. Я заплачу.
Ещё четыре отверстия во рту родича бережливый Газецкий оставил себе про запас.
Когда Миша вернулся домой, Тала ещё спала. Двери в её спальню были прикрыты, а в гостиной парил ералаш, оставшийся с вечерних посиделок. Миша в сердцах чертыхнулся. Он не любил нести бремя гнетущего страха в тягостном одиночестве. В минуты тяжёлых испытаний ему нужны были глаза и уши, но «они» мирно спали, закутавшись, как кокон, в плед.
Газецкий решил не тратить время на неё и ринулся к Елизавете Францевне, прабабушке жены. Сейчас его больше всего беспокоила старуха. Она числилась генеральным директором фирмы «Милскоп», через которую Газецкий вел свои дела, и теперь он опасался, что СБУ возьмется за нее.
Елизавета Францевна сидела с задернутыми шторами у козетки при свете настольной лампы с зеленым абажуром и перебирала пожелтевшие фотографии и письма. Она была в черном кружевном платье, в шляпке с густой вуалью и перчатках до локтей.
— Бонжур, Мишель! — сказала она со слезами в голосе, поднося к глазам носовой платок. — Здравствуй, милый!
— Елизавета Францевна, что с вами?
— Покойный Николя... Не знаю почему, но вдруг нахлынуло — и так сильно, по-новому, свежо...
— Давно он умер?
— В пятнадцатом году. Я помню, сразу после конфирмации мы поехали в деревню...
— Бабушка, — перебил Газецкий, — я вас умоляю, возьмите себя в руки. Все равно вы слезами не вернете Николя. Вы помните, о чем мы с вами говорили?
— Да, Мишель, — ответила старушка. — Фирма «Милскоп».
— А чем фирма занимается?
— Отправляет металлолом в Прибалтику.
— Верно. А кто генеральный директор?
— Я.
— Молодцом. А где вы брали металлолом?
— Скупала и пилила пароходы.
— А кто брал кредиты в банке?
— Тоже я.
— А где договора и документы?
— На кредиты?
— Да, да!
— В сюю-юмочке, — старушка содрогнулась от рыданий. — С письмами от Николя…
В день этих событий Берлянчик сменил место жительства, поселившись в небольшой коммуне на Базарной. На работу он тоже ездить перестал. На этих мерах безопасности настоял Довидер. В отличие от Берлянчика, который прежде всего видел забавную сторону вещей, принижавшую ощущение опасности, Гаррик намного трезвей смотрел на вещи. Бывший «ломщик» хорошо знал уголовную среду.
Соседями Берлянчика по коммуне была супружеская чета. Ольга Альгердовна угощала его кофе с печеньем, а Эрнест Панкратович, судовой механик на пенсии, донимал Берлянчика беседами на исторические темы. Тем не менее, это были живые души под рукой, приглушавшие тревогу.
Поскольку на работе Берлянчику было опасно появляться, делами «Виртуозов Хаджибея» занялся Довидер. Берлянчик передал ему ключи от сейфа, информацию о самых безотлагательных делах, список магазинных кредиторов и деньги на покрытие долгов. Бывший «ломщик» любил движение денег из рук в руки, даже если это были чужие деньги, и с удовольствием принялся за дело.
Но вскоре он явился на Базарную в довольно унылом настроении.
— Послушай, Додик, — сказал он, лениво шевеля толстыми губами. — У меня твой список, в котором значатся сто двадцать кредиторов. Вот он! — Гаррик развернул его на свет. — Но уже явился двести пятый. Ты что дал объявление в газету, что раздаёшь деньги всем желающим?
— Нет, конечно.
— В чём же дело?
Берлянчик уловил немой упрёк.
— Я думаю, — сказал он, — в активной популяции. Ты же знаешь, что кредиторы имеют свойство быстро размножаться. Гаррик, я всегда считал так: бог даёт, бог забирает — лишь бы сальдо было в нашу пользу.
Рыжая копна волос Довидера качнулась взад-вперед, а толстые губы повисли печальной подковой.
— Нет, друг мой! — грустно сказал он и поиграл возле уха растопыренными пальцами. — Тебя пустили бортиком. Мимо сада городского.
— Кто?
— Твой преданный «Сундук».
— «Сундук»?! Не может быть.
— Ого! Еще как может!
— Вздор! Я знаю «Сундука». Она не идеал, конечно, и где может, подворовывает, но в чистых, нравственных размерах, — не больше, чем любой честный человек. Но границы она не переходит! К тому же я оплатил ей операцию в Германии — считай, спас ее от смерти. Так что в этом смысле я спокоен.
— Додик, это грех! Великий грех!
— В чем ты увидал его?
— В гордыне. Ты знаешь, я религиозный человек и сам люблю богоугодные дела. Это замечательно! Но ты ведешь себя заносчиво. Ты считаешь, она должна быть благодарна и что благодарность эта должна тебя уберегать от ее воровства. Но почему, позволь спросить? Ведь ты тоже испытал радость от собственных деяний. Почему же ты требуешь от ближних, чтобы они были выше, чем обычные люди? Так в жизни не бывает! Считай, ты оплатил ее операцию в Германии для спасения собственной души и, будь добр, ничего не требуй от нее взамен. Это бесполезно!