— Эдуард Панкратович, — холодно ответил Додик. — Обычно такие вопросы не задают в нательном белье...
— А в чем?
— В бронежилете!
Берлянчик вытолкнул его расшнурованный ботинок из щели, захлопнул дверь и вернулся к монархистке, которая молча тряслась в хохоте, сдавив пальцами рот: «Гит... ха-ха... Гит...» Она полусидела на диване, упираясь в него рукой, которая светилась фосфорической белизной. Ее обычно напряженные зеленые глаза сейчас были по-детски беззаботными, счастливыми и косили в сторону, а пухлая нижняя губа чуть-чуть отвисла, придерживая всхлипования и безудержный смех.
— Вот сволочь! — сказал Берлянчик, чувствуя свой конфуз. — Надо было застрелить его...
Заливаясь смехом и слезами, она закивала головой:
— Надо было! Надо было! У тебя была веская причина... ха-ха... Гит... Гитлер... А завтра бы это дали в «Новостях» ... ха-ха...
Берлянчик смотрел на ее смеющееся лицо и внезапно в его мозгу молнией пронеслась мысль: «Святая троица! Я, папаша, и она... Он хотел переделать мир с помощью нагана, а закончил тем, что держал подпольные цеха, застрелил невестку и эмигрировал в Америку; она мечтает облагородить общество, вернув ему идеалы и традиции, — и бегает с подносом в ресторане... Это при ее миллиардах! У меня тоже были светлые идеи. Я хотел создать «Виртуозы Хаджибея», которые бы лечили покалеченные жадностью и ложью души. Но эти души не поняли меня. Они обворовали магазин и пустили по миру «Виртуозы Хаджибея».
Он провел ладонью по ее руке и свечение сразу исчезло.
Расстались они около полуночи. Берлянчик внял совету монархистки и вызвонил Алкена. Видимо телефон передал какие-то неуставные, воркующие нотки в голосе шефа, потому что крохотный шофер явился на «Фиате» в пух и прах расфранченный: в ковбойской шляпе с широкими подогнутыми полями, блюдрейковской куртке и в узких брюках из темно-лиловой шелковистой ткани с индейской бахрамой. Берлянчик давно заметил: маленький франт всегда загодя чувствовал, когда придется везти монархистку, и наряжался весьма изысканно.
Вначале отвезли Ирину Филипповну на Гарибальди. Ехали молча. От недавнего веселья в ней не осталось и следа. Видимо, пора мирских суетных радостей закончилась, и она снова втянулась, как улитка, в свою скорлупу. В эти минуты Берлянчик чувствовал себя вором. Ему казалось, что счастье, которое свалилось на его седую голову в виде любви молодой и обворожительной женщины, не его, а чье-то чужое; что он им воспользовался не по причине своих высоких достоинств, а в силу игры обстоятельств, поскольку непомерное честолюбие монархистки сделало ее морально зависимой от него. Этот вывод неприятно задел бывшего Дерибасовского фата. Но затем он подумал, что востребованность — это тоже огромное мужское достоинство, и в душе его грянула «ку-ка-рача».
По просьбе монархистки ее высадили возле дома-колодца не со стороны Гарибальди, а у парадной по Кангуна. На прощанье она дала Берлянчику клочок бумаги с номером рабочего телефона и сказала:
— Я жду вашего звонка.
После этого «Фиат» спустился к таможне и повернул на «Фонтан».
Алкен был явно расстроен. С уходом монархистки он снял шляпу с широкими полями и положил ее на заднее сиденье, а руль держал уже не одной, а двумя руками. Его крохотное личико было натянуто и печально. Кабина еще хранила запах ее духов, и он осторожно, как сурок, потягивал ноздрями. Додик же откровенно сиял. В душе его была райская пустота, а в голове гремела «ку-ка-рача».
— Кр-ре-диторы, крре-диторы, — радостно бубнил он. — Тра-та-тра-та, тра-та, та...
Проблема, которая еще пару часов назад казалась ему безысходно-гибельной, теперь легко и свободно легла на веселый мексиканский мотив.
— Алкен, — вдруг спросил Додик, по-прежнему держа песню в душе, — ты знаешь, что такое счастье?
— Знал.
— Что же?
— Классная телка.
— Нет, Алкен, — возразил Берлянчик. — Ты не прав. Счастье — это система контрастов. Сама по себе никакая телка его не даст. Сперва надо, чтобы обворовали магазин, разгромили кредиторы, погоняли киллеры и лишь затем — любовь! Но только на заключительном этапе. Вот тогда это счастье!
Они проехали Фонтан, свернули на Гаршина и остановились у крутого асфальтового переезда, пропуская трамвай. В магнитофоне пел Армстронг. Приятно растворенный музыкой Берлянчик не обратил внимания на старенький «Фольксваген», стоявший с левой стороны улицы, в метрах шести от них. Внезапно раздался какой-то треск. В первый момент Додику показалось, что это шалят мальчишки, подложив под идущий сзади трамвай капсюли от патронов. Берлянчик оглянулся — никакого трамвая не было. Но тут он увидал, что ветровое стекло стало густо покрываться какими-то звездочками, похожими на удары крупного града. Берлянчик посмотрел справа в боковое стекло — града тоже не было.