— Все, Тала! — сказал один из них. — Больше не могу! Забарахлил мотор...
Пожилая дама была много крепче своего партнера и еще дышала азартом танца. Берлянчик тут же подхватил ее.
— Разрешите?
Она охотно кивнула седой пеной волос, отлитой в какие-то невероятно пышные кренделя.
Юбилярша танцевала с юным жаром, но без особого лоска. Она вертела красными ручками в старческих перевязочках, которые выглядывали из белых кружевных манжет, и беспорядочно топала ногами, исполняя что-то среднее между «рэпом» и «барыней».
Однако, несмотря на это, Берлянчик был счастлив! Он устал от «Клуба гениев», от своих и чужих фантазий, от стрельбы, воровства, штрафов, судов, от монархистки и Утюжни, и был рад «Текиле четыре пистолета», освободившей его от всех проблем на свете. «Да здравствует Виталий Тимофеевич! — с восторгом думал он. — Да здравствует подлый интриган!».
— Земфира! Фея! — шептал он старушке. — Воздушное создание?
В момент этого необузданного душевного подъема он прижал юбиляршу к себе и даже чмокнул ее в шею, размазав по дряблым глубоким морщинам каплю пьяной сопли. «А стукнет семьдесят годков,— подумал он, — баба ягодка опять… Золотой возраст! Никаких душевных травм и обязательств!».
Следующий танец «Семь сорок» Берлянчик плясал, скинув пиджак и вращая его пропеллером над головой, а после танца он подошел к эстраде, попросил микрофон и не лишенным приятности баритоном запел:
— Стрэнджэр эд тзе найт...
Но тут по каменным ступенькам входа вбежал какой-то разъяренный субъект, выхватил микрофон из рук Берлянчика и отвесил ему звонкую оплеуху:
— Мерзавцы! — орал он. — Сколько может продолжаться эта вакханалия? Уже третий час ночи! У меня ребенок не может заснуть! Я депутат горсовета! Я завтра же закрою этот балаган!
Депутат уже не впервые прибегал в «Капитан Дрейк», скандалил и грозил закрыть «этот балаган». Но поскольку старые уголовные связи Пети Димовича были намного выше представительских, депутат уходил восвояси ни с чем. Он снова ложился спать, закрыв голову подушкой, чтобы не слышать про электричку, спички и ночную даль.
В свою очередь Берлянчик, уже вошедший в роль Фрэнка Синатры, чувствовал себя глубоко оскорбленным и пнул депутата ногой.
Ситуация грозила перейти в мордобой, но, к счастью, подоспел Утюжня. Он развел дерущихся в стороны и потащил Берлянчика по аллее наверх. Додик держался за пострадавшую щеку и обиженно бормотал:
— Пошляк! Ничтожество. Да, меня, случалось, в жизни бивали. Но поднять руку на маэстро? Хамье!
— Идите, идите! — торопил Утюжня. — Не оглядывайтесь. Там ничего интересного нет.
— Обождите! Где моя старушка? Куда вы меня ведете?
— Хватит старушек. Пора уходить.
— Но я хочу в туалет.
— А вы сами дойдете?
— Попробую.
Берлянчик на шатких, неверных ногах обошел длинный фигурный забор и вышел к туалету. В туалете при ярком свете лампы без колпака Додик прочел воззвание над сливным бачком:
«Господа! Убедительная просьба правильно оценивать расстояние до унитаза. Администрация!».
Однако выполнить эту просьбу было нелегко, так как «Текила четыре пистолета» уже сделала свое дело, и у Додика все вертелось перед глазами — и потолок, и объявление, и расстояние до вышеозначенного предмета.
К столу он вернулся бледный, как мел. Виталия Тимофеевича уже не было. За столом сидел один Утюжня.
— А где подлый Ричард? — кисло спросил Берлянчик. Мысль о Виталии Тимофеевиче уже не вызывала в нем былого восторга.
— Ушел.
— Гнусный интриган...
— Нам тоже пора. Я позову официантку. Рассчитайтесь, и мы уйдем.
Берлянчик ощупал карманы пиджака и сказал:
— У меня нет денег.
— А где же они?
— Я где-то выронил бумажник. Наверное, когда танцевал «Семь сорок». Бурный танец, но кажется, денежный.
Берлянчик еще раз осмотрел карманы и рассмеялся открытым детским смехом. То обстоятельство, что за ужин в «Капитане Дрейке» должен будет рассчитаться налоговик, которого он пригласил в ресторан и обхаживал весь вечер, показалось Берлянчику очень забавным. «Это очень осторожный человек», — вспомнил Додик фразу Димовича, и снова рассмеялся. Это была реакция пьяного человека, освобожденного водкой от страха и обычных условностей, на прессинг целого ряда причин: на зависимость от Утюжни, которое тяготило его в течение вечера; на искусственное оживление от юбилярши, которое было протезом истинной радости, скрывавшем мысли о монархистке, а главное на шантаж Виталия Тимофеевича, которого он пригрел в «Виртуозах Хаджибея» со всем его семейством.