В это время послышалась величавая поступь женских шагов и на деревянных ступенях сначала показались ноги и черная юбка с разрезом, а затем Ирина Филипповна появилась во весь свой рост. В тот же момент Косой покинул помещение.
— Здравствуйте, — с суховатой любезностью сказала она, протянув Берлянчику руку. — Извините, что заставила вас ждать.
— Это я должен извиниться, что забираю дорогое государственное время.
— Я вас слушаю?
Обескураженный прохладностью ее тона, Берлянчик не знал в каком духе продолжать разговор и, чтобы прервать неловкую паузу, спросил о первом, что попалось ему на глаза.
— Красивые цветы... Интересно, как они называются?
— Юка.
— Юка, юка... Мечты бомжа о роскоши. Это, наверное, Косой вам выбирал. Ведь он у вас теперь в советниках.
— Кстати о советниках, — сказала она, слегка скривив губы. — Я много раз звонила вам. Вы об этом знали?
— Знал.
— И отключали телефон? — Берлянчик промолчал. — Очень мило... Эх, профессор, профессор! — сказала она уже другим, потеплевшим тоном. — У меня была одна надежда — это вы. Вы возбуждали во мне огромную светлую энергию, которой я питалась в самые тяжелые минуты. Я считала, что у меня есть друг, близкий человек и была готова к любой жертве ради вас. А вы в опасную минуту сбросили весь лишний хлам с души — и этим хламом оказалась я.
— Повинную голову не секут. Ведь Косому вы простили куртку.
— Косого вы не трогайте. Куртка — мелочь, а Косой мой талисман. Я еще в каталажке это поняла.
— Что вы поняли?
— Предчувствие такое было... Что Косой — это последнее испытание судьбы и с него начнется восхождение. Я даже зарок себе дала: если так, я его непременно разыщу. Как видите, так я и поступила.
— Ну и каков он секретарь?
— Юрист. Толковый парень.
— А второго не хотите?
Она коротко сказала:
— Нет.
Берлянчик понял, что ему пора прощаться, что он и сделал с величайшим тактом и достоинством.
В целом он был доволен встречей. Дела его снова были на подъеме. Утюжня уладил дело со штрафом. С кредиторами он тоже рассчитался. Редакция «Клуба гениев» уже работала, подбирая материалы и отыскивая авторов. Что же касается Ирины Филипповны, то и к этому конфликту он отнесся с облегчением, поскольку с одной стороны увидал ее в полном блеске больших денег и, следовательно, мог не беспокоиться за ее дальнейшую судьбу, а с другой — серьезность этих отношений уже тяготила его свободолюбивую натуру.
Утром следующего дня он проснулся с мыслями о вчерашней встрече и подивился тому ничтожному значению, которое он ей придает. Он смеялся над ее позой, над прической, над историей с Косым и совещанием на верхнем этаже. Но к обеду он обнаружил, что ни о чем другом не думает, как только об этом. Додик прилагал огромные усилия, чтобы не мусолить эту тему и переключить внимание на что-нибудь другое; как вдруг какой-то бесенок в виде воспоминания ее на Мальте, в РОВД или где-нибудь еще прорывался в его сознание и разрушал всю систему обороны. «Черт возьми! — внутренне орал Берлянчик. — Да кто она такая? Если бы не деньги мужа, бегала б с подносом в ресторане. Таких сотни, как она...»
И он отторгал ее от себя и смотрел на нее со стороны так, как порой смотрят в зеркало, мысленно абстрагируясь от своего отражения в нем, чтобы увидать себя в подлинном виде. На него смотрело красивое, но совершенно чужое лицо, и, тем не менее, неотступное, как тень.
Теперь каждое утро его пробуждение начиналось с того, что он прислушивался к себе: не думает ли он о монархистке? И не обнаруживал ничего, кроме крошечного импульса, безболезненного, как щипок воробья, который, однако, постепенно набирал силу и уже к полудню приобретал температуру бушующей страсти. Это не было любовью. Это была какая-то странная болезнь чувств, которые заполонил один образ, одно видение, постепенно принимавшее очертания кошмара.
Тогда Берлянчик решил выбивать клин клином: сперва он разыскал Веронику и пригласил ее на яхту «Папирус». Он исходил из мысли, что женщину делает наше воображение и что в этом все различие между ними. Но подтвердилось это лишь отчасти: Веронику сменила Тала Газецкая, Талу — одна за другой, весь кордебалет «Лотереи любви», но это спасало лишь на некоторое время, а затем наваждение обрушивалось на него с прежней силой и к вечеру снова уничтожало его.
Ко всему прочему пришла новая беда.
Когда Берлянчик уволил «Сундука», она спалила часть документов, касавшихся деятельности фирмы. Виталий Тимофеевич, обозлённый на шефа за детскую железную дорогу и уволенного зятя, сообщил об этом Киевским поставщикам, которые не преминули воспользоваться удобной ситуацией и подали на арбитражный суд. Суд вынес решение взыскать с «Виртуозов Хаджибея» тридцать шесть миллионов гривен и шестнадцать копеек. Это было дикое решение! Во-первых, сохранился акт сверки между фирмами, который был в пользу «Виртуозов Хаджибея». К тому же судья Иванченко допустила откровенный ляпсус: сложила восемнадцать миллионов и шестнадцать и в сумме получила тридцать шесть.