— Вы из контрразведки? — сразу спросил он, забыв отдать честь полковнику. — По моему доносу?
Фухе моментально взял быка за рога.
— Ты сам видел, как капитан Сорвиль мотался на ту сторону? — начал он допрос.
— Не сам, но…
— Вот видите, дорогой Фухе! — воскликнул Фаст. — Я же говорил, что это клевета!
— Но, — продолжал Люсьен, — это видела его любовница Сюзи. А она и моя любовница тоже. От нее-то я все и узнал об этом. А когда пропали документы, я сразу понял, что это дело рук моего капитана…
— А как могла Сюзи это видеть?
— Да она ездила вместе с капитаном. Она днем его любовница, а ночью моя.
Она и рассказала мне все.
— Что-то очень зыбкие показания, — пробормотал Фухе. — Ладно, иди. Послушаем теперь капитана Сорвиля.
Капитан категорически отрицал свою вину, поездку к вероятному противнику, и комиссару не оставалось ничего более, как самостоятельно взяться за выяснение этого дела.
— Вы не будете настолько любезны, чтобы дать мне машину на пару часов? попросил он полковника.
— Увы! — развел тот руками. — Мы ведь кавалерия…
— Но коня хоть дадите?
— Пожалуйста! Вам какого?
— А разве они чем-нибудь отличаются? — удивился Фухе.
— Конечно! Есть с норовом, а есть и покладистые…
— Вот-вот, — согласился Фухе. — Мне как раз этакого покладистого. Да, и скажите Грегу, пусть он меня на него посадит и научит, как управлять, где там какие педали…
Грег учил комиссара недолго, поскольку педалей было всего две: левое и правое стремя.
— Возвращайтесь к вечеру! — крикнул ему Фаст. — Будет известен результат президентских выборов!
4. НЕВИНОВЕН
Фухе знал, что делает. Он был не менее известен в соседней нейтральной, хоть и не великой державе, чем и у себя дома. Везде его знали и кое-где любили. Он решил поступить просто: самому поехать за границу и спросить у пограничников, передавал ли кто-нибудь им секретные документы, а если передавал, то кто. Правда, ехать ему пришлось долго: конь хоть и был покладистым, но почему-то все время путал правое направление с левым и постоянно останавливался пощипать травку. Наконец, впереди показались полосатые столбы.
— Стой, кто идет? — вдруг услышал комиссар.
Перед ним стоял молодчик с автоматом и собакой на поводке.
— Ты что, не видишь, что идет конь? — спросил Фухе.
— А ты? — не унимался пограничник.
— А я еду. И вообще, вот мои документы, я из контрразведки, и ты обязан мне подчиняться.
Молодчик ознакомился с полномочиями комиссара, держа их вверх ногами, и пропустил его на ту сторону.
На той стороне его встретили с восторгом, напоили местным вином, сразу сообщили, кто, когда и при каких обстоятельствах передал их нейтральной, хоть и не великой державе секретные документы великой, хоть и нейтральной державы, а затем посадили на коня. Правда, это был не тот красавец-жеребец, на котором он сюда приехал, а какая-то облезлая кляча, но Фухе посмотрел на это сквозь пальцы, так как был пьян и окрылен успехом.
«Ну, Сорвиль, держись у меня!», — думал Фухе.
Когда он только собирался дать коню пяток, его задержал начальник заставы.
— Милый Фухе, а не хотели бы вы узнать, кто стал вашим президентом? спросил он. — Только что по радио сообщили.
— Интересно, интересно, — заплетающимся языком ответил Фухе, хотя сейчас его интересовала только теплая постель.
— Избрали Сорвиля, — удовлетворил его любопытство начальник заставы.
— Ну да, ну да… — пробормотал Фухе. — Как так Сорвиля?
Кляча приволокла трезвеющего комиссара к полковнику Фасту только под утро. Полковник встретил его и с явным нетерпением вопросил:
— Виновен?
Фухе замотал головой, категорически отрицая виновность президентского сына.
— А кто же документы похитил? — не отставал полковник.
— Как — кто? — удивился Фухе. — Капитан Сорвиль!
Новелла четвертая
ДИНАСТИЯ ФУХЕ
1. СЧАСТЛИВОЕ ПРИБЫТИЕ
Фухе обстоятельно доложил Конгу о выполненном щекотливом задании и вытянулся в ожидании похвалы.
— Так, козлик, — произнес Конг задумчиво. — Значит, документы государственной важности похитил капитан Сорвиль… Но в то же время он невиновен, так как является родным сыном избранного вчера президента… Уж не гнездится ли измена в самом президентском дворце?
Фухе поразился такому смелому образу мыслей и позволил себе спросить: