Начало ноября. Целый день идет дождь со снегом. Говорят, что так будет продолжаться до мая. Но не хочется в это верить.
Дождливая поздняя осень – унылая пора.
Моя бывшая жена Ирина, совершая подлость, всегда обвиняет в этом кого-то другого. Вначале это был ее отец. Потом ее мужья, по очереди. Теперь я. Любопытно, кто же будет следующим. Вероятнее всего, ее собака.
Нашел редакцию, в которой согласились прочитать мой материал /роман/ и решить, подходит он или нет /будут его покупать или нет/. В течение недели обещали сообщить результат. Настроение было прекрасным. Заехал к приятелю, и он его испортил предположением, что меня обманут, то есть рукопись не вернут, а книгу издадут под чужой фамилией (фамилией редактора). Не хочется верить, что кругом одни негодяи. Но…
Бывшая жена Рита, узнав, что я написал роман в двести страниц, подвела меня к полке с двадцатью шестью романами Эмиля Золя. Самый худенький /тоненький/ был на триста пятьдесят страниц. «Вот как надо работать, – сказала Рита. – Рядом с ним ты комарик на попе слона». Получается, что она считает Золя попой слона.
Сегодня день милиции. И, наверное, в честь праздника московским милиционерам повезло. Они обнаружили квартиру, в которой находилось сто пятьдесят единиц стрелкового оружия (пистолеты, автоматы, пулеметы), стоимостью в двести тысяч долларов. Человека, снимающего эту квартиру, задержать не удалось. И генерал милиции по телевизору обратился к неизвестному владельцу с просьбой явиться к нему в управление для делового разговора.
Один нарколог когда-то предупреждал меня, что выпитые мной залпом двести граммов водки – это воробей, подлетевший к моей печени и выклевавший из нее кусочек с ноготочек. Я сразу же подумал: а сколько же выпивал Прометей, если к его печени прилетал орел?
До чемпионата мира по футболу осталось двести дней. За это время я могу написать второй роман. Могу еще раз жениться и развестись. Могу пройти пешком до середины России. Могу выпить двести литров водки и умереть. А могу ничего не делать, если мне это позволят.
В России сто пятьдесят тысяч официально зарегистрированных больных СПИДом. А незарегистрированных наверняка в сто раз больше. С новыми секспартнерами больше не знакомлюсь. Занимаюсь онанизмом и смотрю телевизор.
Опять безработный. Наш начальник продал фирму и уехал в Англию. А нам, своим рабочим, забыл отдать заработанные нами деньги. Полмесяца мы вкалывали только для того, чтобы говнюк – начальничек без проблем добрался до Англии.
Сегодня назвал одну женщину красивой. Она мне не поверила и попросила привести хотя бы трех свидетелей. Я привел четверых. Они десять минут говорили ей комплименты. Потом ушли. Для меня это стоило два литра водки. Женщина была в восторге и отдалась мне, хотя я этого и не просил.
Иногда мне кажется, что я еще не любил по-настоящему, и все мои отношения с женщинами – это репетиция перед главным спектаклем. И спектакль этот начнется в ближайшем будущем. Завтра. А может быть, послезавтра. Необходимо только добежать до поворота дороги, по которой я бегу, повернуть за ближайший поворот и столкнуться с обыкновенным чудом. И этим чудом обыкновенным будет необыкновенная женщина, которая подхватит меня на руки и понесет от звезды к звезде. И эта женщина не будет спрашивать, сколько я зарабатываю и почему от меня пахнет алкоголем. Эта женщина будет любить меня таким, какой я есть, то есть бедным и нетрезвым, обидчивым и легкомысленным. И я не буду ей верным, надежным, потому что не умею этого. А главным будет могучая, похожая на весну, любовь этой женщины ко мне. И эта любовь сделает из меня, обычного алкоголика и бабника, необыкновенного человека, способного и блоху подковать, и на Луну слетать, и «Войну и мир» написать.
Заезжал в гости к моему знакомому японцу Федору Куросава. Его родители настоящие японцы, были в годы своей молодости поклонниками творчества русского писателя Федора Достоевского. И поэтому, в знак уважения к мастеру, назвали своего сына тоже Федор. Он приехал в Петербург вместе со своей беременной женой, тоже чистокровной японкой, совершенствовать знание русского языка.
Я познакомился с ними на каком-то празднике. Мы понравились друг другу. И поэтому иногда перезванивались и встречались. Месяц назад у жены Федора родился сын. Федор пригласил меня в гости, «обмыть ножки» новоиспеченного японца, которого тоже назвали Федором. Старший Федор встретил меня в прихожей словами: «Я думаю, что когда ты его увидишь, то будешь вынужден согласиться со мной – Куросава старший и Куросава младший похожи, как две капли воды». Но, увидев его, я понял, что похожи они, как капля воды и капля нефти. Куросава младший был негритенком.
В плохом настроении зашел в галантерейный магазин и для поднятия настроения попросил продавца подобрать мне плавки цвета детской неожиданности. Продавец поискал. Не нашел. И сказал: «Извините, детская неожиданность закончилась, осталась только взрослая, будете покупать?» Пришлось купить, хотя делать этого не собирался.
Кто-то мне весь вечер нашептывает, что мою рукопись вернут обратно как негодную, футбольная сборная Германии выиграет у сборной России, на хорошую работу я не устроюсь, женщины не захотят больше со мной встречаться, алкоголь вновь пересилит мою волю, а поздняя осень будет длиться двенадцать месяцев…Я прерываю шептуна и посылаю его к черту.
Позвонил мне мой приятель Марат. Похвастался, что написал уже треть своего романа. До нового года он собирается дописать оставшиеся две трети. Хотя осталось всего сорок дней. И для Марата создание ста страниц за такой срок будет подвигом, прыжком за шесть метров без шеста, потому что первые пятьдесят страниц он писал целый год.
У меня началось время неудач. На хорошую работу меня не берут. Мою рукопись мне вернули (без комментариев). Женщина, певшая мне о любви, поет о ненависти. На улице не переставая идет мокрый снег. Да еще и господин Остеохондроз напоминает о себе по несколько раз за день.
Заходил в гости к знакомой двадцатилетней девушке. У нее давно не было мужчины. Поэтому мы разговаривали совсем недолго и завалились в постель. Минут через двадцать мы одновременно кончили, и Юлия ушла в ванную. А ко мне в кровать нырнула ее мама. Сорокалетняя красотка. У нее давно не было мужчины. Поэтому я не мог ей отказать. Минут через двадцать мы одновременно кончили, и Елена ушла в ванную. А ко мне в кровать легла ее мама. Шестидесятилетняя конфетка. У нее давно не было мужчины. И я не мог ей отказать. Минут через двадцать мы одновременно кончили, и Мария Львовна ушла в ванную. А ко мне в кровать скользнула ее мама… Очнулся я на улице, в простыне на голом теле, бегущим босиком по ласковому питерскому снегу в северном направлении.
«Работа – сука – не оставила меня в покое даже после моего выхода на пенсию. Я предполагал, что буду с утра до вечера читать книги, смотреть телевизор, слушать музыку, гулять по музеям и паркам, любить красивых женщин. Но вместо этого, я целый день распиливаю одни и те же доски и забиваю гвозди. Моей сраной крохотной пенсии хватает только на сто буханок хлеба, но я съедаю гораздо больше, около трехсот, поэтому приходится горбатиться. Но в России других вариантов нет. Все горбатятся до самой смерти. Получается, что смерть – это избавление от горбатых земных мук. Смерть – это награда для угнетенных и сгорбленных», – мой сосед перестал говорить и задремал, а я допил свой кофе и пошел искать работу, потому что не горбатился уже месяц и денег не осталось даже на проезд в транспорте.
Бывают времена, когда мне очень не хватает сексуальных переживаний, и тогда я искренне завидую банному листу, прилипшему к женской попе.
По заснеженной дорожке Политехнического парка идет красивая стройная брюнетка в легком серебристом платье. В обнаженных руках – букет красных гладиолусов. На ветер и мороз не обращает внимания. Улыбается. А в ее голубые глаза страшно смотреть. Но я иду рядом и безотрывно смотрю в эту голубую бездну. Моя голова начинает кружиться. Не могу пройти мимо таких женщин. Мы знакомимся, ее зовут Диана. Великолепная охотница. Повелительница мужчин. Я иду рядом и говорю: