Он.
Рассказ о моих приключениях был бы слишком долог; но дайте мне минуту отдыха, и я сделаю вам краткое изложение моей жизни, которое прекратись ваше изумление.
После четверти часа молчания, он принялся говорить следующим образом.
Он.
Я — француз, происхожу из почетной, но, к моему несчастно, слишком богатой семьи.
Занятый устройством материального благосостояния своих детей отец не мог следить за моим воспитанием. Природа не была по отношению ко мне мачехой, но, благодаря заботливости моей матери, мои счастливые природные наклонности вскоре были испорчены.
У меня были учителя всякого рода, прилагавшие старание к усвоению мною талантов светских, суетных. Что мне было делать с полезными талантами? У меня было уже состояние; вопрос был в том, чтобы меня научить им пользоваться.
Едва я достиг девятнадцати лет, как умерла моя мать. Отец последовал за ней вскоре. Так как они оставили мне большое наследство, то мне нетрудно было утешиться в их потере.
Сначала я, согласно чудесному обычаю, устроил особнячок и завел хорошенькую любовницу; затем очертя голову, пустился во все тяжкие.
В качестве друзей у меня было несколько молодых людей, выше меня по рождению; они осыпали меня ласками и заботливо предоставили мне право платить за их удовольствия.
Так как мой опекун не обладал любезностью с достаточною расточительностью снабжать средствами своего щедрого питомца, то я был скоро вынужден обратиться к известным способам избегать временных затруднений и к несчастью встретил лишь почти полное отсутствие препятствий в преждевременном пользовании моим состоянием. Я прибег к ростовщикам; они открыли мне свои кошельки, вы можете думать на каких условиях; но этим конечно я тогда не затруднялся.
Пришло время гасить мои обязательства. Состояние от этого пострадало, но вместо того, чтобы раскрыть глаза и повернуть назад, я приложил все старание расточить его совершенно. Чтобы скорее это сделать, я оставил провинцию и обосновался в столице.
Мне внушили, как правило, что почет связан с пышностью, и что для успеха в свете и особенно у прекрасных созданий, надо держаться на известной ноге. У меня был поэтому великолепно обставленный дом, богато одетые слуги, блестящий экипаж, и я держал открытый стол.
Вскоре толпой поспешили ко мне друзья; они меня никогда не видали, но они были привлечены моими достоинствами. С ними я обегал балы, игорные места, участвовал в увеселительных прогулках.
В конце шести лет я заметил расстройство моих дел, но так как разориться унизительно, то я закусил удила, не захотел ничем поступиться в моем пышном образе жизни и продолжил жить, как жил. Наконец, с помощью безмерной роскоши, женщин, игры и тысячи безумных трат, я разорялся бесповоротно.
Так как мне невозможно было более скрывать от моих друзей гибель моего состояния, я сознался в этом
Тем из них, которые всегда свидетельствовали мне наибольшую привязанность; я верил, что могу рассчитывать во всем на предлагавших мне ранее все, но я не замедлил увидеть, чего я должен от них ожидать.
Ласкаемый этими паразитами, пока мне улыбалось счастье, я увидел, как они все разом удалились, как скоро они поворотили ко мне спину. Они стали избегать меня при встречах, или удостаивать подходить ко мне только за тем, чтобы в лживых изъявлениях жалости, или шутках поиздеваться над моей нищетой.
Хотя я, очертя голову, предавался ранее всем излишествам молодости, но отдавался им скорее с внешней стороны, чем по внутреннему влечению. Шумные развлечение только дурманили меня не забавляя. Мой ум был испорчен, но сердце не было развращено. Среди вихря светской жизни я по временам уходил в себя и размышлял о суетности моих наслаждений: вообще я не чувствовал себя счастливым.
Однако из боязни быть смешным, я продолжал как начал: старался себя одурманить и старательно поддерживал этот дурман: малейший проблеск сознательности был бы мне слишком мучителен.
Когда я увидел себя вынужденным отказаться от этого рода жизни, я почувствовал, что страдает несколько мое самолюбие, но что сердце спокойно по-прежнему. Я более негодовал на поведение моих друзей, чем сознавал себя приниженным моими несчастиями. В таких чертах вырисовался моим глазам этот мир, увлекший меня так сильно? Я проклинал его блистательную лживость.