Как времена изменились! Пробужденный вдруг шумом гражданских распрей и звоном оружия, увлеченный гордой Беллоной из обиталища полного чар, вырванный из объятий горячо любимой подруги, исторгнутый из лона наслаждения, настигнутый смертоносным оружием, блуждающий из области в область, жалкая игрушка в руках судьбы, я видел, как счастье мое исчезало, словно сновидение.
Какими горькими мыслями снова и снова питается моя горесть! Какие жестокие муки следовали за моими восторгами. О, мое счастие! О, мои друзья! О, моя Люцила. Поражаемый при оглядке на себя ужасом, я трепещу, видя себя таким жалким.
Ах, мои несчастия слишком в большом числе, чтобы каждому подарить вздох!
LXI.
От того же к тому же.
В Пинск
Вчера мой отец, восстановивший совершенно свое здоровье, предложил мне выйти с ним на воздух. Мы отправились гулять в маленькую рощу в окрестностях города.
Сначала он говорил мне о безразличных вещах, затем обратился ко мне со следующею речью:
— Мой сын, вы покинули во время моего отсутствие отряд: я был бы в отчаянии, если бы это случилось по вашей трусости; но я не могу приписать недостатку мужества ваше бегство, так как вы имеете на себе почетные знаки отваги. Что же вы можете представить в оправдание?
— Ужас, внушенный мне этой животной яростью, которая, под прекрасным именем доблести и славы, безумно громит мир, и стыд находиться среди злодеев, которые из-за пустяков несут повсюду огонь и меч, режут безжалостно беззащитных несчастных и не признают ничего священного.
—Приди, мой сын, в мои объятия. Эти чувства делают вам более чести, чем полученные вами раны. Я хочу в свою очередь открыть мое сердце. Я вступил в конфедерацию, может быть, немного слишком легкомысленно, но время и размышление раскрыли, наконец, мне глаза. Что вам сказать? Я предчувствую дурные последствия этой войны и воспользуюсь, чтобы выйти из конфедерации первым удобным случаем. С этого момента я не ставлю вам в обязанность оставаться со мной. Вы — свободны.
При этих словах я бросился ему на шею, чтобы обнять его.
— Находясь заграницею, — продолжал он, — я имел случай сравнить их обычаи с нашими и заметить многое, что ускользает обычно от обыкновенного наблюдателя. Вы знаете, каковы были успехи оттоманского оружия: я стыдился и за них, и за нас. Но вот теперь нам приходится померяться со всеми силами России и, может быть, вскоре также с силами Пруссии! И империи; но, конечно, не надо столько сил, чтобы нас сократить.
Мы не можем противопоставить регулярным войскам такой же армии. У нас только кавалерия, всегда мало состоятельная пред пехотой. Наши кавалеристы образуют только легкие отряды и не умеют сражаться сомкнутым строем. Тактика их известна: они внезапно набрасываются на неприятеля, затем исчезают с такой же быстротой. Они могут самое большее быть годными в небольших схватках, но не могут держаться в правильном сражении. Что поделали бы их пистолеты и их сабли против штыка, ружья, пушки? Я не говорю ничего о недостатке у них дисциплины и их вольности, которые их делают более похожими на разбойников, чем на воителей. Если немногое можно сказать о рядовых воинах, то еще менее приходится говорить о вождях. Пост генерала всегда очень щекотлив, нужны заслуги, чтобы выполнить его достойно, и у нас более, чем где-либо. Сверх глубоких военных познаний, он требует еще таланта политика. На самом деле, разве легко иметь дело со столькими завидующими друг другу вождями и извлекать пользу из всех обстоятельств? Но напрасно искать требуемых талантов среди главарей конфедератов. Чтобы в этом убедиться, нет надобности перебирать их всех, остановимся на самых способных из них; я говорю о Пуловском и Биринском. Этот знаком достаточно с военным ремеслом, но у него характер горячий, кипучий. Нельзя ничего находить невозможным, раз он заявляет мнение. Он к тому же упрям и высокомерен: никогда удары судьбы не могли его смирить и никогда он не пользуется уроками опыта. Другой, напротив, довольно гибок, довольно предусмотрителен, довольно обходителен, но у него нет ни одного из тех. качеств которые могут обеспечить успех великих предприятий. Он не умеет отличить заслуги, прибегнуть к сведениям другого, отдается без размышления своему инстинкту и следуете всегда за своими маленькими идеями. Остальные же тем занимаются, что действуют им наперекор. При всякой возможности им противоречат, не ставят в грош их заявления и стараются сделать их ненавистными всем конфедератам. Итак, словно боги вмешались в наши распри, чтобы нас уничтожить, от наших солдат отнять мужество, от наших генералов — благоразумие. Малое достоинство главных начальников и недостаток согласие между офицерами в соединении с вольностями и отсутствием дисциплины у солдат не преминут, конечно, привести к крушению наши дела.