Я, как нельзя больше, была смущена всем этим, тем более, что они — новобрачные.
— Ну, что же ты хочешь сказать этим, Люцила?
— Минутку, maman, я вас прошу. Вы знаете, что со стороны родовитости она ему не уступает; иное дело — состояние. Каштелян несметно богат; девица Сабоская ничего не принесла ему в приданное.
— Теперь, дочка, я тебя понимаю, как ты так несправедлива, что заранее предположила такое низкое поведение у Густава, которого прекрасную душу ты знаешь?
— Нет, нет, maman, я не боюсь с его стороны низких поступков, я знаю его благородный чувства. Но свет, который любить поболтать, говорить, что Сабоская вышла замуж за Каштеляна лишь из расчета; подобный же речи могут быть и на мой счет, что было бы не слишком лестно. Однако, пусть подождут. С недавнего времени состояние Густава значительно увеличилось, наше же рухнуло. Если он женится на мне, всем станет ясно, что только любовь побудила его просить моей руки; но где будут доказательства, что только любовь побудила меня согласиться. Он сам может сомневаться. Вот этого-то несчастия я и страшусь. И так как у меня нет ничего, чего бы я не принесла ему в жертву, то я отказываюсь от него.
— Я не хочу, дочь моя, порицать тебя за деликатность, но мне жалко, что ты подчиняешься предвзятому мнению. Оно составить несчастие всей жизни твоего возлюбленного и наверняка не составить счастья твоей.
Вот, дорогой Потовский, результат моего объяснения за вас с Люцилой. Если вы не можете без нее жить, вам, и только вам, следует победить ее щепетильность.
Улица Бресси, 19 ноября 1770.
LXXIX.
Густав Люциле
Почему нужно, что предусмотрительность твоей любви была более жестока для меня, чем даже могла бы быть предусмотрительность ненависти? Ты разрываешь сладостные узы, которые должны были нас соединить, из опасениz, что я не сумею оценить твою нежность.
Но, скажи мне, странное существо, какое во вселенной сокровище могло бы когда-либо стать ценою твоего сердца.
Нет, Люцила, я не хочу, чтобы судьба продавала мне так дорого твои милости. Пусть скорее она возьмет обратно свои печальные дары, если с ними у меня отнимается надежда тобою обладать.
С этой минуты я отрекаюсь от богатств, титулов, мог бы даже блеск короны перевесить в моем сердце несчастье тебя потерять?
С тобой шалаш будет полон для меня очарований! Занятия темной, незаметной жизни будут мне наслаждением! Я неотлучно буду с тобою, ты усладишь мои труды, я разделю твои наслаждения. Приди, Люцила, удалимся под смиренный кровь хижины.
Достаточно богатый и твоею любовью, я сумею показать свету, что вселенная ничто для меня без счастья тобою обладать.
Новая улица, 19 ноября 1770.
LXXX.
Густав Люциле.
Как, даже нет ответа?
Мое стонущее сердце молить тебя о сожалении и находить тебя глухою к его крикам!
Ты должна бы быть моим утешением, и тебе угодно обездоливать мою душу!
Ты можешь создать мое счастье, и на твоих глазах я остаюсь несчастным.
Возвращена ли ты мне только для того, чтобы снова раскрыть кровоточивые раны моего сердца и безжалостно бередить их?
Возвращена ли ты от тоски пред изображением счастья, к которому мне не позволено более стремиться!
Нужно отречься от обладания тобою и ты, жестокая, сама отдаешь приказание к совершению этой горестной жертвы!
Сладостные обманчивые мечты, столько раз вы злоупотребляли моим сердцем; исчезните навсегда! К чему подчиняться вам, если я должен в конце концов пожинать только отчаяние.
LXXXІ.
Люцила Густаву.
Перестань упорствовать дальше в преследовании того, на что я не могу согласиться. Забудь на всегда несчастную, но какова бы ни была ее судьба, ничто не изгладить из ее сердца твоего образа.
Да, до последнего моего вздоха, я буду любить тебя и любить только тебя.
Улица Бресси, 2 декабря 1770.
LXXXII.
Густав Люциле.
Ты хочешь, чтобы мы остались друзьями. Итак, твое сердце создано лишь для дружбы? Только для нее любовь соединила в тебе столько прелестей? Видеть тебя — единственное удовольствие, разрешенное все же мне вкушать. Созерцать, страдая, твою красоту, грацию, добродетели, если ты никогда не должна быть моею — к чему? Жестокая, храни при себе свою нежность!