Да-да, именно такое диковинное слово она произнесла и, сама удивившись, засмеялась. Глядя на нее, начал смеяться и я.
Так рука об руку, пересмеиваясь, мы и вошли в ее дом.
21
Родители Ниночки уехали на свадьбу и должны были вернуться лишь на следующий день, то есть в субботу.
Полковник вообще ходил в гости без особой охоты и если уж принимал приглашение, то только на пятницу, с обязательным условием ночевки: выходить хмельным в город он считал совершенно недопустимым.
Я предполагаю, что он просто боялся заснуть где-нибудь в общественном транспорте.
Может быть, такой печальный опыт у него уже был, хотя Ниночка это отрицала.
— А придумала я вот что, — сказала она, когда мы заперлись в ее комнате. — Вы возьмете меня с собой.
Надо признать: ее слова меня ошеломили.
Элементарная догадка насчет того, что в малый мир можно брать с собою других людей, мне никогда в голову не приходила, хотя, казалось бы, что может быть логичнее после тысяч опытов, которые я провел с дисминуизацией разного рода объектов? После котенка Тишки, в конце концов?
Тишкина трагедия, по-видимому, и отпугнула меня от мысли об экспериментах такого рода.
Первая реакция была: нет, это невозможно!
Но предательский внутренний голос внятно произнес: делай, что тебе сказано, и ничего не бойся. Это конец твоему одиночеству.
Робинзон Малого Мира нашел свою Пятницу.
22
Отчаянная была девчонка.
Для начала мы устроили себе американские горки: я брал Ниночку за руку — и стремительно дисминуизировался, а затем так же молниеносно возвращался.
— Еще! Ой, еще! — шептала Ниночка, вцепившись в меня, как лемур.
Ей нравилось в малом мире, она ничего не боялась, она полюбила оставаться там одна.
Более того, она даже требовала, чтобы я удалился и любовался ею со стороны.
Это требование, совершенно по-женски естественное, привело наши отношения в гармонию: это я, взрослый крупный мужик, должен был ее, крохотную, беречь и опекать.
Ниночка находила моему дару сотни самых неожиданных применений. Так, однажды, бродя по своей тетради с конспектами, эта маленькая милитаристка задумчиво прострекотала:
— И шахты для ракет не надо строить. Держать их можно в спичечном коробке.
Это было в ней семейное: несколько военизированный склад мышления. Наследие тоталитарного прошлого.
Я же человек сугубо гражданский: всё военное, начиная с кирзовых сапог и кончая авианосцами, вызывает у меня тоску.
И в армии я служил лишь полсрока — правда, отчислен был не по убеждениям, а из-за холецистита, в те времена этот номер проходил.
Мой диагноз военкомат принял без восторга и в наказание заставил меня в течение недели разносить повестки другим призывникам.
Узнав о том, что я белобилетник, да к тому же еще и пацифист, Ниночка огорчилась.
— А мне нравится армия, и военную технику я люблю. И в форме я обязательно буду ходить. Женщина в форме — это очень красиво.
Мы поспорили — и, очертив для себя конфликтную зону, больше эту черту не переступали.
Просто дурачились и баловались.
Помню, как Ниночка, ростом не выше маргаритки, это был ее любимый размер, ходила по моей ладони, щекоча меня своими крохотными босыми ступнями, и тонким голосом эльфа напевала:
— «Кто никогда не видал, как танцуют девчата на ладонях больших голубых площадей..».
23
Не стану рассказывать, как мы стали близки.
Это тайна, принадлежащая только мне.
Собственно, мы были обречены на близость.
Это стало ясно уже в тот момент, когда я в первый раз взял Ниночку за руку, и она с нервным смехом сказала:
— Анатолий Борисович, от вас идет ток. Ой, щекотно, сейчас описаюсь.
Кто-то сказал, что даже самая красивая женщина не может дать больше, чем имеет.
Так вот, это ложь.
Красивая женщина, если она желанна и согласна любить, дает не только то, что имеет сама, но и то, чего ждет от нее ее избранник.
Понимающий поймет, что я хочу этим сказать.
Замечу между прочим, что мой дар, как оказалось, таил в себе бесконечные возможности самых утонченных, самых изысканных любовных наслаждений.
И довольно об этом.
Надо ли говорить, что от моего комплекса, от страха физической близости не осталось и следа: Ниночка навсегда сняла эти страхи одним прикосновением своих крохотных рук.
Однако мы по-прежнему были на «вы», и моя любимая упорно звала меня «Анатолий Борисович».
— Так лучше, — объясняла она. — На работе не оговоришься.