Это продолжалось ровно месяц, точнее двадцать девять дней.
Двадцать девять дней, пригоршня дивного счастья, всё, что отпустила мне судьба.
А потом произошла катастрофа, и я в одночасье лишился любимой женщины, работы, жилья, доброго имени, теперь вот и родины…
24
Нас, как в дурной комедии, застал ее ревнивый отец.
Полковник даже мысли не допускал, что у дочери может быть какая-то там личная жизнь.
Этот толстяк с лысой, как бильярдный шар, головой — он, мне кажется, питал к Ниночке сложные чувства, с отцами взрослых дочерей это бывает.
Ниночка запугивала меня гневом полковника, но сама совершенно его не боялась.
— Лысенький мой? Да он спит по ночам как убитый.
И до времени это было так.
Но однажды, видимо, полковника достала бессонница, а мы с Ниночкой, как на грех, расшалились.
И вдруг — громоподобный стук в дверь и голос — нет, не голос, а дикий рык:
— С кем ты там? О-о-о, у-у, а-а-а! Открывай сию минуту, мерзавка!
Дверь была на жалком слабеньком крючке, этот монстр так дергал дверь, что крючок стал разгибаться у нас на глазах.
— Ах, мерзавка! Ах, сучка! В моем доме блудить, кобелей тайком запускать! — бушевал полковник. — Ну, я тебе покажу!
Весь ужас положения заключался в том, что я был в своих обычных размерах (и, мягко говоря, без мундира), а Ниночка — ростом с мизинец.
Дисминуизироваться, вернуть любимую в нормальное состояние и вновь уйти в малый мир — на это у меня просто не было времени.
— Мать! Иди сюда, мать! — орал полковник. — Подлая потатчица, двурушница! Иди сюда, сводня проклятая! Полюбуйся, у твоей дочки в спальне мужик!
— Спрячь меня, спрячь поскорее! — тонким голоском подсказывала моя любимая. — В карман меня положи!
Ладно, положу, а дальше что?
— Скажи, что я уехала ночевать к Ляльке!
Я бережно опустил Ниночку в карман плаща (он висел на приоткрытой дверце шкафа), потом распихал по полкам ее разбросанные одежды, кое-как оделся сам — и скинул крючок.
Полковник с рычанием ворвался в комнату, отшвырнул меня в сторону и стал озираться.
Из-за его спины выглядывала супруга с головой в железных бигудях.
Видимо, отсутствие дочери обескуражило полковника.
Наконец его налитые кровью глаза уставились на меня.
— Кто ты такой, сукин сын? Как ты здесь оказался? Где моя дочь Нина?
Я объяснил ему, что я сослуживец его дочери, что она меня пустила переночевать, потому что брат выгнал меня из дому, а сама уехала ночевать к подруге, и было это в середине ночи, она никого не велела будить.
Дикий полковник слушал меня набычась, скрежеща зубами и вращая глазами.
Мне всегда казались преувеличением эти беллетристические изыски, но он именно скрипел зубами, словно это были каменные жернова, и глаза его вращались точно с таким же скрежетом.
— Где Нинка, я тебя спрашиваю?
— Уехала к Ляле.
— К какой такой Ляле?
— Не знаю.
— Как это уехала? Зачем уехала?
— Жор очка, ты что такое говоришь? — высунулась из-за его спины полковница. — Не могла же она остаться, если молодой человек попросился переночевать.
— За каким чертом он попросился? — взревел полковник.
— Потому что сослуживец.
— Сослуживцы ночуют дома! — прорычал полковник — но уже без прежней ярости, поскольку ему заметно полегчало.
Знаете, любая чушь вызывает доверие, если она снимает подозрения с обожаемого человека.
Тут Ниночка тихонько чихнула: в кармане, где она сидела, было полно всякого сора. К счастью, полковник не расслышал. Как и все громогласные люди, он был тугоух.
— Попрошу документы, — уже почти нормальным голосом скомандовал он.
Внимательно изучил мой преподавательский пропуск, сравнил мое лицо с фотографией и положил пропуск в карман пижамы.
— Это пока останется у меня.
Затем полковник тщательно обследовал комнату: заглянул, естественно, в шкаф, под стол, под тахту, выглянул в приоткрытое окно, как будто Ниночка могла висеть на водосточной трубе на высоте четвертого этажа, хотя этот трюк по всем традициям исполняют герои-любовники.
— Попрошу покинуть комнату моей дочери и перейти в соседнее помещение, — сурово сказал он наконец.
25
В родительской спальне, которая одновременно была и кабинетом, полковник опустился на стул и жестом предложил мне сесть.
— Сколько вам лет? — начал он свой допрос.
Я ответил.
— Вы понимаете, что всё случившееся неприлично?