Ну, разумеется, я заверил, что не нахожу здесь ничего неприличного, что всё выглядит совершенно естественно, как это принято среди порядочных людей.
В общем, я молол несусветную чушь.
Нервы мои были на пределе.
Я ни на секунду не забывал, что моя любимая сидит в шершавом кармане плаща, среди ключей, автобусных билетов и разных крошек.
Притом на ней всего лишь одна комбинашка…
Мы с полковником проговорили почти до утра: благо впереди были суббота и воскресенье.
Я наплел великое множество ерунды о брате, которого у меня никогда не имелось, об автокатастрофе, сделавшей нас круглыми сиротами, о молодой жене брата, о наших с нею спорах насчет квартиры и садового участка.
Полковница здорово мне помогла, запутав выяснение некоторых щекотливых вопросов (ну, например, во что оделась Ниночка, уезжая к подруге: ведь вся ее верхняя одежда была на месте).
Разговор зашел о перспективах Ниночки на работе, мы переместились в кухню, попили чаю.
Короче, распрощались почти друзьями. Пропуск мне был милостиво возвращен. Но приглашения забегать на огонек полковник мне всё же не сделал.
26
Я вышел на улицу, было еще темно, стояла противная позднеосенняя погода, снежная каша под ногами, редкие прохожие хмуро месили ее, спеша по каким-то загадочным субботним делам.
Я завернул за угол галантерейного киоска, осторожно опустил руку в карман, потом в другой — и сердце у меня похолодело: Ниночки там не было.
Зато в левом кармане я обнаружил зияющую дыру — по-видимому, протертую ключами.
Мне известно было об этой дыре, но, поскольку ключи в нее не проваливались, я смирился с нею, притерпелся — и в конце концов о ней позабыл.
Я ж холостяк, а у матушки моей для иголки с ниткой было уже слишком слабое зрение.
Не стану описывать, как я искал свою любимую в холодной грязной жиже, под ногами прохожих, как сотню раз почти на четвереньках проделал путь от киоска до подъезда ее дома: всё было напрасно.
Я потерял ее — в буквальном смысле слова.
Потерял навсегда.
27
Два дня я провел как в тумане.
Не помню, что делал.
Скорее всего, и не делал ничего: лежал на диване, смотрел в потолок, не пил, не ел, не спал.
То есть, иногда погружался в забытье, но тут же со стоном просыпался. Мне снилось одно и то же: нежная моя, чистая, красавица моя бредет по плечи в жидкой снежной каше под бухающими ногами равнодушных прохожих.
Оставалось лишь надеяться, что она убилась при падении из моего кармана (с высоты многоэтажного дома) либо погибла от переохлаждения до того, как ее втоптали в грязный снег…
Мама, видя меня в столь черной тоске, не допекала расспросами: что я мог бы ей рассказать?
28
Если вы думаете, что в понедельник я не пошел на работу, вы глубоко ошибаетесь.
Меня потащила за воротник идиотская надежда, что свершится какое-то чудо и что Ниночка воскреснет, придет.
Но она не воскресла и не пришла.
Ее место за компьютером пустовало.
На кафедре ломали голову, почему это нет лаборантки.
Как водится, она сразу всем оказалась нужна: кому-то обещала напечатать список группы, лист посещений, очередную контрольную… да мало ли что.
— Такая аккуратная всегда, — стенали мои коллеги. — Наверное, приболела. Анатолий Борисович, вы случайно не знаете? Что-то вы и сами вроде как будто больной.
А в большой перерыв меня взяли.
То есть, сперва позвонили в деканат и с милицейской прямотой, без всяких там презумпций врубили:
— Работает у вас такой Огибахин? Он вашу лаборантку убил. Задержите его любым способом. Сейчас приедем.
Новость разлетелась по факультету молниеносно.
Секретарь деканата Галина Ивановна самолично бегала по этажам, стучалась в аудитории и объявляла:
— Огибахин Нинку убил! Сейчас за ним приедут!
Я это слышал, стоя у доски с мелом в руках.
Галина Ивановна миновала лишь мою аудиторию: во-первых, чтоб не спугнуть, а во-вторых — чего ему объявлять, убийце черному, он и сам всё знает.
Я шел с урока, и все шарахались от меня, вжимались в стенки, глазели издалека:
— Смотрите, бледный как смерть.
— Да от него давно смертью веет.
— А мне еще в пятницу показалось: здесь что-то не так.
В преподавательской я сидел один, все остальные толпились в коридоре, совещались, что делать, если я вырвусь на свободу. И удивлялись, что не пытаюсь сбежать.
Потом кто-то прокричал:
— Приехали! Наконец-то.
И меня повели сквозь толпу студентов и коллег.