— Номер третий, — коротко бросила она и вновь удалилась.
66
Пансионат был явно не четыре звезды. И даже не две.
Удобства хоть и не во дворе, но в конце коридора.
Ржавый сливной бачок под потолком, с фаянсовой ручкой на веревочке. Я таких не видел уже сто лет.
В номерах, более похожих на вагонные купе, — койка, тумбочка, девичий платяной шкафчик, табуретка — и всё. Ни телефона, ни радио, ни тем более телевизора.
Дом колхозника в Тульской губернии.
Лозунг тот же: «Ни хрена, перебьетесь».
Я принял душ в пожелтелой от старости ванной, побрился, надел свой лучший костюм.
Кирюха по-прежнему сидел в столовой и пил пиво. Перед ним уже выросла целая полурота пустых высоких банок из-под «Элефант бир». Круглое лицо его лоснилось от наслаждения.
— Вохин гейст ду? — спросил он, когда я начал выносить чемоданы. — Куда намылился?
— В гостиницу.
— С твоим паспортом да еще без визы? Ох, не советую. Зер геферлихь, зер рискант. Очень опасно, очень рискованно.
При этих словах Кирюха смачно рыгнул и, запоздало прикрыв рукою рот, объяснился:
— Дорвался до «Слонового пивка». В первый день всегда. Традиция такая. Каролинка заранее запасает.
Плевать я хотел на его свинские традиции. Но то, что он сказал насчет паспорта, здорово меня ошарашило.
Я, честно говоря, человек книжный, мое представление о Западе сформировалось под воздействием беллетристики.
А в книгах, даже в самом поганеньком детективе, западный человек въезжает в гостиницу, записывается под любой фамилией, хоть Сосо Джугашвили, — и живет сколько хочет.
Есть у него паспорт, нет у него паспорта — администрации не касается. Лишь бы платил.
— Это, брат, одни мечтания, — выслушав меня, сказал Кирюха. — Есть такие правила, да не про нашу честь. Потому что мы иностранцы. Округленно говоря, грязные ауслендеры. Врем и воруем, воруем и врем. Да еще норовим пожить на халяву. Это ж чистая правда, эхьте вар.
— У меня что, на лице написано, что я иностранец?
— Конечно, написано. Только не на лице, а в глазах. Глаза у тебя иностранные, тоскливые. Трауриге ауслендише ауген.
— Врешь ты всё, — сказал я с досадой.
— Не, не вру, — возразил Кирюха. — Шенгенский житель даже обдриставшись смотрит весело, в упор. Этому его с детства учили. На немецком хоть бойко талдыкаешь? Шприхст ду фрай дойч?
— Объясниться могу.
— Ну, тогда вообще атас. В первой же гостинице тебя и заметут. «Штайгст ду аус, аршлох,» — и весь разговор. Выметайся из Дойчланда, засранец.
Я сел на стул, поразмыслил.
— Ладно, с деньгами не пропаду. Найду какую-нибудь бабульку, сниму комнату…
— Где, в Берлине? Да берлинская бабулька в первый же день пошлет тебя на анмельдунг. В смысле прописываться.
День веселых открытий.
— А разве в Германии есть прописка?
— Можешь не сомневаться, — торжествующе сказал Кирюха. — Притом обязательная. Унбедингт.
На это мне нечего было сказать.
Как говорится: от чего плыли — к тому и приплыли.
Помню, выступал один по телевидению в горбачевские времена: «Нигде, говорит, в мире нет такого унижения граждан, как прописка, и если мы не полицейское государство — надо срочно это дело прекратить».
И вот, пожалуйста. Верь после этого.
Кирюха наслаждался моей растерянностью.
— Так что же мне делать? — спросил я.
— Немцы в таких случаях говорят: «Кайне шарфе бевегунг», — отозвался мой Вергилий. — Не надо резких движений. Поживи пока в «Рататуйчике», отсидись. В город выходить не советую. Документы здесь на улицах нет-нет да и проверяют, можно налететь. Подходят красивые в белых фуражках: «Аусвайс контролле!» И ты испёкся, ду бист эрледихьт. А то ишь, разлетелся: в гостиницу. Тоже мне Эрих Мария Ремарк.
— За постой платить надо?
— Это уж как водится. Я плачу Каролинке натурой, а с тебя она слупит тридцатник в сутки. Ну, так будешь мои деньги отдавать — или звать Махмуда?
— Мне чужого не надо, бери.
Получив свои денежки, Кирюха еще больше повеселел.
— Не тушуйся, брат, мы с тобой такие дела здесь развернем! Сам удивишься.
— Какие еще дела? Ты ж машину покупать приехал.
— Это побоку. Перебьется заказчик. Нам теперь светят другие маяки. Андере ориентирен.
— Что за ориентирен?
— Завтра, завтра, — отмахнулся Кирюха. — Сегодня гуляем. Празднуем твое прибытие в свободный мир.
67
Человек я малопьющий, но они меня таки напоили.