69
Стараясь ступать осторожнее, я вышел в коридор — пусто.
Прошел в столовую — там тоже никого. Огромные настенные (точнее, напольные) часы, приветствуя меня, звучно пробили пять.
Дверь первого номера была распахнута настежь, на убранной койке стоял Кирюхин саквояж: заходи и бери.
На всякий случай я проверил свой бумажник: все мои деньги были в целости и сохранности. Пистолет тоже.
Во второй номер пришлось стучаться.
Дверь открыл щуплый азиат (по всей видимости, вьетнамец) в оранжевой детской пижамке.
Глаза его, и без того узкие, жмурились спросонок.
В номере было не меньше полудюжины его соотечественников: двое спали валетом на койке, остальные вповалку на не застеленном полу.
— Извиняюсь, — пробормотал я по-русски, забыв соответствующее немецкое слово.
Запрокинув лицо, вьетнамец оскалился.
Я решил, что он улыбается, и попытался изобразить ответную улыбку, но это было излишне.
— Пьяная русская сволочь, — четко произнес на языке дружбы вьетнамец и захлопнул дверь.
Свой третий номер я оставил для более тщательного осмотра. Остальные два были пусты.
В администраторской на диванчике, прикрывшись пледом, спал темный небритый мужик кавказской наружности — должно быть, тот самый Махмуд, которым пугал меня Кирюха.
На кухне никого не было.
Может быть, сладкая парочка отправилась на какой-нибудь ранний промысел? Я слышал, здесь, в Германии, практикуются утренние рыбные базары.
Эту успокоительную версию пришлось, однако, отбросить: массивная входная дверь «Рататуя» была закрыта на мощный крюк изнутри.
Но был еще и подвал. Кирюха всё заманивал меня в подвал, пьяно подмигивая в сторону зоркой хозяйки: ей, мол, знать об этом совершенно не обязательно.
И мы с ним спускались в этот самый подвал.
Очень скверный подвал.
Там пахло блевотиной и кровью.
Там были девчонки, но я их не видел.
Или видел — но не всех.
Мертвые девчонки. Очень много мертвых девчонок.
Целый морг.
А потом туда прибежала Каролина и стала хлестать Кирюху по щекам, приговаривая:
— Ах, Томочку тебе надо? У Томочки другая анатомия? Вот тебе, вот тебе Томочка!
Била она звучно и сладострастно, наотмашь, толстыми своими ручищами, из носа у Кирюхи текла кровь.
Вряд ли после этого мы могли дружно танцевать на столе среди банановых шкурок.
Хотя кто знает… Милые бранятся — только тешатся.
70
Я спустился по черной лестнице, наугад прошел анфиладу подвальных комнат.
Чистые, сухие, добротно оштукатуренные и хорошо освещенные помещения. Почти жилые — во всяком случае, пригодные для складов, экспедиций, даже офисов.
Но никаких мертвых девочек там не было. В одном зале стояли стиральные машины, в другом фанерные лопаты для снега, огнетушители, всякий хозяйственный инвентарь и старая кухонная мебель. В третьем сушилось белье. Между прочим, исключительно женское.
В глубине виднелась обитая оцинкованной жестью дверь. Я замедлил шаги. В похмельной голове замерцала бредовая, но очень яркая картина: стеллажи до потолка, в них глубокие ниши, оттуда торчат полуприкрытые белыми простынями девичьи ноги с судорожно сведенными пальцами. На простынях — бурые пятна крови.
Добро пожаловать в ад.
Дверь была наглухо заперта, но внизу имелась вентиляционная решетка. Правда, оттуда тянуло вовсе не мертвечиной, а жизнеутверждающим пивным запашком.
Так или иначе нужно было войти.
И я вошел.
За дверью мне открылся прилично обставленный холл с ковровым покрытием, совершенно уже не подвального вида.
Прямо-таки пещера Али-Бабы.
Журнальные столики, мягкие кресла, бра и торшеры, зеркала и диваны, телевизор, стеллажи для журналов.
Чем-то это было похоже на приемную частного дантиста… если не обращать внимание на запятнанный палас, от которого исходили порочные ароматы.
Здесь я ночью сидел, ждал приятеля, листал журналы.
Те еще журналы, сплошная порнуха.
На каждой странице — мыльные тела, снулые лица совокупляющихся, мясистые члены, введенные во все мыслимые человеческие отверстия, вплоть до ушей и ноздрей.
71
И тут в моей памяти всплыл тошнотворный, очень опасный, очень плохой разговор с пьяным Кирюхой.
Еще не побитый и довольный собою, Кирюха сидел вот здесь, под приклеенной к стене репродукцией Ренуара.
— Ты прикинь, — наклонившись над столиком, внушал он мне, — в одной пачке с тобой едут шесть — нет, даже десять девиц.