Увы, это было очень неудобно.
Во-первых, региональные поезда останавливаются у каждого столба, а во-вторых — по ночам в них ездят подвыпившие, часто большими компаниями, могут и ограбить, и побить.
Даже скорее побить, чем ограбить.
Я стал ездить меньше. Отсыпался не только в поездах, но и в кинотеатрах. Оказалось дешевле и спокойнее.
Кинотеатры здесь полупустые.
Садился я, как в школьные годы, на последний ряд.
Иногда кинопленку крутили для меня одного: дурной бы я был выбирать модные фильмы.
Иными словами, жилье и коммунальные услуги у меня были почти бесплатные. На питание я тоже расходовал очень мало.
Признаюсь честно: я дошел до того, что стал питаться в дисминуизированном виде. Не сильно дисминуизированном, конечно: в полуметровом — так, чтобы можно было без помех кушать, сидя под креслом, хот-дог.
Одной сосиски мне за глаза хватало, чтобы набить утробу на целый день.
Делал я это в середине фильма, когда уже никто не мог сесть поблизости. А насытившись блаженно задремывал.
Боюсь, что от привычки наслаждаться едой в темноте мне теперь будет трудно избавиться.
86
В конце концов я настолько обнищал, что начал присматриваться к банкам. В смысле — к кредитно-финансовым учреждениям.
То есть, ниже опуститься уже невозможно.
Но банки в Германии выглядят такими неприступными, начиная с тяжелых дверей. Наверняка нашпигованы телекамерами, сиренами и прочим добром. Да и сейфы вскрывать мне все равно нечем: в супермаркетах такие инструменты не продают.
Царских домов, как в Москве, здесь нет. Да, имеются кварталы и даже целые городишки, населенные исключительно богатыми людьми. Однако прибыть туда можно только на лимузине: пешеход, рассматривающий особняки, выглядит в таких кварталах крайне подозрительно.
Ну, допустим, заберусь я ночью в виллу какого-нибудь миллионера, и что дальше? Вряд ли он держит свой миллион в доме наличными. Драгоценности — возможно, но их еще надо сбыть: верный путь за решетку.
Обокрасть рядового гражданина еще труднее: он все деньги выдаивает по мере надобности из банкомата с помощью пластиковой карточки. Наличные у него в доме не разбросаны.
Украсть карточку? Толку нет: надо знать тайный номер.
Подсмотреть тайный номер? Подите, попробуйте.
Немец с детства приучен: если человек стоит у банкомата — обойди его стороной, а очереди жди в пяти шагах сзади. Подойдешь поближе (не то что заглянешь через плечо) — он с удивлением обернется:
«Ты что, любезный, совсем уже того?»
Глава девятая. Керстин
87
И вот, когда я дошел до предела безысходности, судьба улыбнулась мне очень славной улыбкой.
Я встретил симпатичную молоденькую немку, и она вызвалась стать моей подругой.
То есть, симпатичных немок вокруг навалом, некоторые даже непрочь были завести со мной дружбу, но, наткнувшись на недостаточность моего немецкого, смущались и отступали.
Керстин не смутилась, скорее наоборот.
Познакомились мы в поезде. Ехали вдвоем в купе на шестерых, поглядывали друг на друга и улыбались.
Я улыбался потому, что уж очень она была чистенькая и миниатюрная: рыжеволосая, голубоглазая, коротко подстриженная, с розовым носиком, розовыми губками и розовыми ушами. В мочке левого уха у Керстин был голубой топаз.
Как позднее оказалось, в пупке — еще один такой же.
Короче, я улыбался потому, что она мне нравилась.
А Керстин — Бог знает почему. Ей виднее.
Впрочем, улыбаются здесь все, кто умеет: только посмотри — в ответ тебе улыбка. А кто не умеет — строит забавную дружелюбную гримаску. Лягушачью либо мартышечью. Чисто механически.
В смысле: привет-привет — и проходи мимо.
Но Керстин улыбалась мне такой целевой, такою адресной улыбкой, что попутчики, заглядывавшие в наше купе, тут же расшаркивались и исчезали.
Наконец она сказала — по-русски, но с прелестным грассирующим «эр»:
— Вы из России, наверно?
Еще бы не наверно, если у человека в руках «Комсомольская правда»: угадай с трех попыток.
Тем не менее мой утвердительный кивок привел ее в восторг, выражение которого несколько меня смутило:
— Во пруха, ё-моё! — воскликнула она. — Ухэзаться можно!
В первый момент я решил, что у меня начались галлюцинации: так, знаете ли, бывает в фильмах ужасов, когда юная женщина вдруг начинает говорить сатанинским басом, и лицо ее, исказившись, покрывается жутким могильным киселем.