Месяца через три мы с Керстин переехали в прелестный пряничный домик из штучного красного кирпича с садом, где цвели черные магнолии.
Домик был записан на имя моей подруги, что она восприняла с удивительным спокойствием.
Тут же обставила его по своему вкусу, то есть светлой мебелью из сосновых досок, в результате чего домик наш стал тоже напоминать лыжную базу.
Для сада Керстин накупила глиняных гномов, уточек, собачек, расставила их в высокой траве, сама любовалась возникшим эффектом и призывала восхищаться других.
Один из гномиков, крашеный болван полуметрового роста, был, по ее мнению, похож на меня. Если бы я не был уверен, что Керстин не подозревает о моем проклятом даре, можно было бы расценить это как обидный намек. Я постоянно об эту кичуху спотыкался и дал себе слово при первом же удобном случае дисминуизировать все фигурки и спустить в унитаз. Скажу, что соседи украли.
Единственным цивильным местом в доме была кухня. Надеясь пристрастить Керстин к кулинарии, я купил чудо-гарнитур с двумя холодильниками и посудомоечной машиной.
Подруга моя очень расстроилась.
— Пятнадцать тысяч! — печально повторяла она. — Такие деньги, мать-перемать! Я же совсем не готовлю!
Что верно, то верно: на кухню Керстин заходила лишь для того, чтобы достать что-нибудь из отделанного «рустикальным» деревом холодильника. Питались мы, как и раньше, поврозь, разве что по субботам ужинали в китайском ресторане.
Вообще подруге моей не нравилось, когда я делал самостоятельные крупные покупки: бережливая душа ее начинала кровоточить.
Когда нам в гостиной постелили тебризский ковер, она разгневалась и устроила целый скандал:
— Ну, почему ты не посоветовался со мной? Что за российская манера шиковать? Чем тебе не нравились мои старые половички? Куда ты их выбросил? Я понимаю, что деньги для тебя теперь говно, но как ты мог не подумать о детях?
Этот прихотливый зигзаг мысли поверг меня в оторопь: неужели у Керстин пробудился инстинкт продолжения рода?
— О каких еще детях? — осторожно спросил я.
— О маленьких иранских детях! — патетически воскликнула Керстин. — О несчастных малолетних рабах, которые по двенадцать часов в сутки плетали… нет, плели эту дрянь. Мне стыдно ходить по такому блядскому ковру.
Это была наша первая ссора, от неожиданности я даже растерялся.
Чтобы урезонить подругу, я сочинил трогательную историю о своем бедном беззащитном детстве, когда в доме у нас не было даже половичка, и мои маленькие босые ножки ходили по холодному полу. Так и родилась моя мечта о тебризском ковре размером шесть на восемь, которую только теперь я сумел воплотить в жизнь.
Эта история растрогала мою подружку, и мы долго плакали, обнимая друг друга. Точнее, плакала она, я же лишь умывался ее гуманитарными слезами.
С работы Керстин не ушла, объяснив это с обезоруживающей откровенностью:
— Сегодня ты есть, а завтра — хер тебя знает.
Машину в подарок принять наотрез отказалась:
— Ты лучше дай мне деньги, я положу их на проценты.
И каждое утро выводила из нашего пустого гаража свой обшарпанный велосипед. Только купила к нему дешевый пластиковый багажник пронзительно-розового цвета.
За свой, между прочим, счет.
По ее настоятельной просьбе мне пришлось познакомить ее с шефом (а точнее, пригласить его на новоселье — естественно, в китайский ресторан, так дешевле, да и хлопот меньше).
Ройтберг произвел на Керстин впечатление: это он умел.
— О, большой человек, — восторженно сказала моя подруга, когда гость уехал. — Сукой быть, я так за тебя рада!
106
У Георга Ройтберга действительно были грандиозные, глобального размаха планы. Люди с такими задумками либо возносятся на вершины могущества, либо безвременно гибнут. Либо и то, и другое в последовательности, которая названа выше.
Ройтберг желал ни много, ни мало — сокрушить «Де Бирс», поставить на колени «Бриллиантовую улицу» Амстердама и единолично определять цены на мировом рынке драгоценных камней.
Якутию (и Российскую Федерацию вообще) он в расчет не принимал, что мне было немного обидно.
Меня Ройтберг заставлял пахать на совесть.
Не круглосуточно, естественно: по восемь часов с двумя выходными в неделю и с двухнедельным отпуском раз в полгода. Но зато уж в рабочее время — будьте добры: четыре дисминуизации в час. Я крутился, как белка в колесе.
Бизнес наш был, по сути дела, легальный. И засекречивали мы его, имея на то полное право.