А с каким презрением эта же самая женщина говорила иногда о безнравственности прислуги; как жестока она была в своих приговорах, когда вопрос касался какой-нибудь девушки, оставившей родительский дом! Тогда глаза ее сверкали злостью, и она говорила о "нравственном падении" с патетической восторженностью, отыскивая во всем грязную сторону и относясь к "непорядочным" людям с нескрываемым презрением, хотя и была деятельным членом какого-то благотворительного общества.
"Вот она, - нередко думал я, весело усмехаясь, - этот образец добродетели, эта ненавистница мужчин, какою рекомендовал мне ее шут гороховый Остроумов! Она не прочь "пошалить" с "мальчиком", но так "пошалить", чтобы все было прилично и чтобы никто не смел кинуть камень осуждения в эту добродетель, защищенную богатством, связями и изящными формами".
Заметив мое смущение, Елена Александровна приблизилась ко мне и тихо проговорила:
- Что это вы задумались и повесили голову? Верно, деревня уже надоела вам и вам хочется скорей в Петербург? Кстати, извините за вопрос, вы знаете, женщины так любопытны, - добавила она, смеясь, - с кем это вы ведете такую деятельную переписку? Каждую неделю мне подают два-три письма из Петербурга на ваше имя.
- Это старая тетка мне пишет.
- Советует, верно, не скучать в деревне?
- Я не скучаю!.. - прошептал я.
- Не лгите!.. Какое же вам веселье здесь? Вот, впрочем, скоро приедет муж, и тогда вы будете с ним в пикет играть. Вы играете?
- Играю.
- Все веселее будет! - подсмеивалась она. - Не правда ли?
Я поднял на нее глаза. Она стояла такая веселая, свежая, блестящая и так кокетливо улыбалась. Я пристально и смело посмотрел на нее, и вдруг лицо ее изменилось. Куда девалась кокетливая ласковая улыбка! Она нахмурилась и взглянула на меня строгим, надменным взглядом, точно наказывая меня за смелость, с которою я взглянул на нее, и показывая, какое огромное расстояние разделяло меня от нее, Елены Александровны Рязановой, супруги Леонида Григорьевича Рязанова, видного деятеля и чиновника-аристократа.
Она ушла с балкона, не проронив ни слова и не дожидаясь ответа на свой вопрос, села за рояль и долго играла в темной зале, играла порывисто, бурно, словно бы негодуя на что-то.
Я сидел, прижавшись в углу, и слушал.
Она оборвала резким аккордом какую-то бравурную арию, вышла на балкон и, облокотившись на перила, перегнулась станом, глядя в темневшую глубь сада. Ее белая стройная фигура резко выделялась в темноте. Она простояла долго, не оборачиваясь, и, проходя назад, повернула голову в мою сторону и проговорила строго:
- Вы еще здесь? Подите, пожалуйста, взгляните, не идут ли наши? Уже поздно!
Скоро пришли все с прогулки и сели за чайный стол. Елена Александровна была не в духе; зато сестра ее Марья Александровна, по обыкновению, пододвигала мне хлеб и масло, удивлялась, что я мало ем, и спрашивала, отчего я такой скучный.
- Верно, от матушки давно писем не получали? - заметила она ласково.
- Да, - отвечал я.
Елена Александровна подняла на меня глаза, и, показалось мне, усмешка пробежала по ее губам.
"Смейся, смейся! - думал я. - Смейся, сколько тебе угодно!"
Первые дни после этого вечера Елена Александровна выдерживала свой строгий тон и почти не говорила со мной, думая, конечно, что наказывает меня за дерзость, обнаруженную мной несколько дней тому назад, но через несколько дней она смягчилась и стала любезней. Ее точно забавляло дразнить меня, и она нередко меняла обращение: то была любезна, кокетлива, внимательна, то вдруг снова третировала меня с небрежностью гордой барыни и даже бывала дерзка, так что Марья Александровна не раз пожимала плечами и с укором шептала, взглядывая на сестру впалыми большими глазами:
- Helene! Helene!
Раз я даже слышал, притаившись в саду, как Марья Александровна допрашивала сестру:
- За что ты так притесняешь бедного Петра Антоновича? Ты иногда бываешь просто невозможна с ним.
- Будто?
- Он прекрасный молодой человек. Такой скромный, такой внимательный и, кажется, несчастный! За что такое обращение?
- Уж не нравится ли он тебе? - И Елена Александровна залилась смехом. Ты так горячо его защищаешь.
- Helene! Что за вздор! Как тебе не стыдно говорить глупости? Мне просто жаль его. Я удивляюсь, как еще он выносит твое обращение.
- Еще бы! - как-то самоуверенно сказала она. - Смел бы не выносить!..
- Ты просто взбалмошная женщина! - с сердцем проговорила сестра.
- Может быть; только напрасно ты так жалеешь этого... сурка. Он вовсе не так скромен, как кажется. Карие его глаза часто бегают, как мышонки. Ну, да бог с ним!
И разговор сестер смолк.
Я слушал и злился. Злился и хотел проучить эту женщину. Но как проучить, в этот момент я не давал себе отчета.
Я стал реже спускаться вниз. Когда Елена Александровна приглашала меня "поскучать вместе", я отговаривался спешной работой, которую будто бы должен приготовить для Остроумова. Рязанова пристально взглядывала на меня, точно изумляясь моему стоицизму. Ей хотелось продолжать шалить, а я настойчиво уклонялся. Она стала капризна и раздражительна. Очевидно, ей было скучно. Целую неделю я выдержал добровольное затворничество, и когда Рязанова, недоверчиво улыбаясь, спрашивала: "А вы все работаете?" - я отвечал, что "все работаю".
Однажды после обеда Марья Александровна с Верочкой и мисс Купер собрались на озеро смотреть рыбную ловлю. Звали Рязанову, но она сказала, что поедет кататься верхом, и приказала седлать Орлика.
- С кем же ты поедешь, Helene? Андрей болен.
- С кем? - переспросила она и прибавила: - Петр Антонович меня проводит.
Марья Александровна с укором взглянула на сестру. Действительно, тон Рязановой был небрежен и резок.
- Но, быть может, Петр Антонович не может. Он кончает работу...
- Он, верно, кончил! - проговорила Рязанова. - Хотите провожать меня? повернулась она вдруг ко мне, окидывая быстрым ласковым взглядом, резко отличавшимся от небрежного тона ее слов.
- С большим удовольствием!
Марья Александровна пожала плечами, видя, как безропотно я согласился, а Верочка и Володя даже сердито взглянули, изумляясь покорности и безответности перед этим небрежным приказанием.
Рязанова взглянула на сестру с усмешкой, точно хотела сказать: "Видишь, какой он послушный!"
Марья Александровна с детьми уехала на озеро, а мы выехали на дорогу и тотчас же свернули в лес, большой густой лес, тянувшийся верст на пятнадцать.