Ради бережливости он уже снял сюртук и был в толстой вязаной фуфайке, засаленной и грязной до невозможности.
– Спасибо на добром слове, Абрам Исакыч! – горячо проговорил благодарный Чайкин. – Но только очень, я вам скажу, тоска сосет… У нас старший офицер и не приведи бог…
– Так не езжайте. Сюда многие из разных местов приезжают! – ласково сказала пожилая еврейка.
– Пропадешь здесь… Ни слова не знаю по-здешнему.
– Научитесь. И мы приехали – ни слова не знали, а научились.
– А трудно?
– И вовсе не трудно. А у вас в России папенька и маменька?
– Мать одна, а братьев ровно и нет.
– Маменьку можно сюда выписать, ежели, бог даст, разживетесь!.. А вы покушать не хотите ли, господин матрос? Там у меня рыба холодная есть. Хотите?
Чайкин поблагодарил, отказался и сказал:
– И никакого я ремесла не знаю, окромя мужицкого да вот по флотской, значит, части.
– По этой части хорошее жалованье можно получать…
Пятнадцать долларов в месяц на всем готовом, а? Это не то, что казенный человек получает… Хе-хе-хе.
И старый еврей замолчал, открывая ряд скверных зубов.
– Неужели пятнадцать? – спросил Чайкин.
– И больше можно иметь, если вы, например, хороший рулевой… А ведь пятнадцать в месяц – это сто восемьдесят долларов в год. Верно я говорю, Василий Егорыч?
– Верно, Абрам Исакыч.
– И если откладывать по десяти долларов, то в год будет сто двадцать, а ежели в три года?
– Триста шестьдесят! – подсчитал Чайкин.
– Уф!.. Вы хорошо считаете… А ежели у умного человека есть капитал в триста шестьдесят долларов, то через пять лет сколько у него будет?
Чайкин не мог решить этого вопроса.
– Тридцать пять тысяч у него будет! – воскликнул Абрам. В эту минуту Ривка принесла два стакана горячего грога и присела сама.
Обе женщины расспрашивали молодого матроса про
Россию, а Чайкин расспрашивал про Америку, и через час
Чайкину показали маленькую каморку, в которой обыкновенно укладывали спать «жертв» еврея. На этот раз маленькая каморка не была безмолвной свидетельницей преступлений, совершаемых старым евреем. Чайкин скоро крепко заснул; сновиденья его были приятные.
ГЛАВА III
1
Солнечные яркие лучи заглянули в маленькое окно деревянного флигеля, заливая светом и блеском каморку с голыми грязными стенами, в которой спал Чайкин, и заиграли на его лице.
Он проснулся, удивленно щуря спросонок глаза, и, не вполне освободившийся еще от чар сновидений, казалось, не понимал, где он находится.
Но прошло несколько мгновений, и матрос все припомнил и понял. Понял – и ужаснулся при мысли о том, что он на берегу, вместо того чтобы быть на клипере. А если
«Проворный» уже ушел, и он останется один-одинешенек на чужбине, далеко-далеко от родной стороны? Никогда уж не видать ему родины.
И он вскочил с приплюснутого, тонкого и жесткого тюфяка с такой стремительностью, словно бы в тюфяке вдруг оказалась игла. Вскочил и торопливо стал одеваться, чтобы немедленно бежать на пристань, нанять шлюпку и ехать на клипер.
«А там будь что будет!» – подумал он в отчаянии…
В нем, в этом молодом матросе благодаря счастливым условиям его прежней жизни еще жило присущее каждому человеку чувство человеческого достоинства.
Вот почему при мысли о том, как его будут наказывать на клипере, решимость молодого матроса ослабевала. Сомнения закрадывались в душу. Вчерашние слова старого еврея, его жены и дочери о том, как хорошо и свободно можно жить в Америке, невольно припоминались Чайкину и смущали его какими-то смутными надеждами на светлое будущее.
Не зная, на что решиться, он отворил двери и в большой комнате увидал молодую Ревекку.
Довольно красивая, с смуглым, почти бронзовым лицом и густыми черными волосами, пряди которых падали на лоб, одетая в ярко-пунцовую кофточку, она не спеша собирала на стол, расставляя чашки.
– Здравствуйте! – ласково промолвила она, увидав матросика.
– Здравствуйте!
– Сейчас будет готов кофе. Хорошо ли спали? – спрашивала она, глядя на Чайкина своими большими черными глазами.
В этом сочувственном взгляде было что-то такое скорбное, что Чайкин невольно пожалел еврейку, решив про себя, что у нее, должно быть, на сердце тяжкое горе.
И он также сочувственно взглянул на нее, когда ответил:
– Покорнейше благодарим. Очень даже хорошо спал, но только надо мне уходить.