Договорить он не успел. Раздался звонок в дверь. А я вдруг увидел сквозь разбитое окно — на противоположной стороне переулка — зловещую фигуру высокого старика с длинной бородой и в круглой черной шляпе. Опять он! Ветер гнал дым от какого-то пожарища прямо на него, скрывая этого человека-демона. А звонок в дверь настойчиво повторился.
3— Это Маша! — уверенно сказал Алексей и пошел открывать.
Рукопись, после всего услышанного, вызывала у меня столь жгучий интерес, так магнетически манила к себе, что я направился к столу, как сомнамбула, хотел взять ее в руки, раскрыть.
— Не сметь! — остановил меня грозный окрик Сергея Николаевича. — Нельзя. Не каждому дано прочесть то, что там написано.
Я замер, смутно понимая, что старик прав. Это — тайное, сокровенное, которое должно быть открыто лишь избранным.
— И не думай даже, — уже другим, более мягким тоном добавил Кожин. — Промысел Божий не остановить и не изменить. А знать, что будет — тяжкий крест и великая ноша. Царям было не под силу. Достаточно того, что человеку дадено знать, что есть и что минуло. Живи и верь, будь в чести со своею душою и Богом и не стремись в запретную комнату, в святая святых, в Область Таинственного. Двери еще закрыты. Даже если ты нашел ключ. Я-то уже стар, и мне мало осталось. А вы сможете много… сможете изменить век. Потому что там, — Сергей Николаевич кивнул в сторону рукописи, — там… так и написано. Словами Истины. Все в ваших руках.
Я послушался. Речь его проникла в мое сознание, как луч света в подпол. И еще я понял главное: все грядущее и та Область Таинственного, о которой он говорит, — это ты сам, твоя душа, твой разум и твое сердце. А в это время в кабинет вошли Алексей и Маша. Но не одни. Следом за ними появился и Яков.
Кажется, история подходит к концу, подумал я, но был не слишком-то удивлен. Нечто подобное я ожидал, сам предвидел. Но еще не знал, что это уже совершенно другой Яков. Он и выглядел-то как-то иначе, сосредоточенно- напряженно, словно сложивший оружие и перешедший линию фронта враг. И тем не менее я спросил:
— Зачем ты его привела? Мало нам неприятностей?
— Помолчи, — ответила Маша. Даже не поинтересовалась — что у меня с лицом, почему оно все изрезано?
Она вытащила из кармана драгоценный крест Даниила Московского и протянула Алексею.
— Возьми. Ты знаешь, что с ним делать, когда отыщутся святые мощи. А я ухожу. Я не могу больше… Мы не можем, — добавила она, взглянув на Якова.
— Но почему? — спросил Алексей. — Что происходит?
Маша лишь махнула рукой, не в силах продолжать. Не могла или не хотела. А все было и так ясно.
— Ты разве ничего не видишь, совсем слеп? — со злостью сказал я. — Они вместе, вот что!
Теперь уже Алексей резко бросил мне:
— Помолчи! Пусть мне кто-нибудь что-то объяснит.
Я обиженно отошел в сторону и занял место рядом с Сергеем Николаевичем — самым мудрым, трезвым и спокойным из нас в эту минуту. А слово взял Яков.
— Мы любим друг друга, — коротко и всеобъемлюще сказал он. — И поэтому… уезжаем. Далеко-далеко. Но не из России. Потому что меня самого очень скоро начнут искать. Они не прощают. Не прощают такой измены. Вы же все помните, что они сделали с Матвеем Ивановичем? То же самое ожидает и меня.
— Нет, не понимаю. Почему? — упрямо повторил Алексей.
— Я, наверное, совершил самый подлый и предательский, на их взгляд, поступок: принял православие, — произнес Яков. — Мало того что и еще не справился с делом. А какое дело — вы и сами прекрасно знаете. И Маша… Такую Машу я искал всю жизнь. И где ее можно было найти, как не здесь, в России?.. Пока я тут суетился, ездил, вынюхивал, во мне уже шел необратимый процесс, если угодно знать.
— Угодно, — сурово промолвил Алексей. Крест Даниила Московского он продолжал держать в руке. Вот сейчас как даст ему по лбу! — подумал я с удовольствием. Но этого не произошло. Алексей спрятал драгоценную реликвию во внутренний карман и скрестил на груди руки.
Яков некоторое время молчал, потом произнес:
— Посылая меня, они и не предполагали, что такое может случиться. Да и сам я… Только не подумайте, что мой отец как-то и в чем-то замешан. Нет. Это совсем другое. Просто все очень спуталось и пересеклось. По воле Божией, не иначе. А помнишь, ты мне рассказывал про дорогу… про путь Гоголя и девочку с блюдечком земляники в руке? Я тогда еще посмеялся, а потом — и в лавре, и в Новом Иерусалиме, и когда стоял в Третьяковке — перед Рублевской Троицей, — сам будто пробовал на вкус эту землянику… И в приюте в Черустях тоже. Только там был уже другой вкус, горький. Страшный, что сделано с Россией. И вы думали, что я не пойму? Что также стану обгладывать ее, как они? Найду и уничтожу святые мощи?