- Прощай, Бирюза! - сказал баронет.- Завтра тебя перевезут на улицу Монсей.
Сэр Вильямс вышел из улицы Мартир и направился к отелю де Кергац, куда пришел на рассвете.
В то время как он тихо проходил через двор, он увидел свет в окнах второго этажа.
- Вот как! - сказал он.- Бедный Арман все еще сидит за работой. О, примерный филантроп!
Вместо того, чтобы украдкой пройти в свою комнату, баронет принял опять тот, смиренный и добрый вид, с которым всегда являлся к своему брату, и постучался в дверь кабинета господина Де Кергац.
- Войдите, - сказал удивленный Арман.
Граф провел всю ночь за письменным столом.
- Как! - воскликнул он, увидев брата,- ты до сих пор еще не ложился, мой милый Андреа.
- Я только сейчас возвратился домой, брат.
- Неужели?
- Да, я провел ночь в городе, так как вы сделали меня начальником вашей полиции, милый брат, - сказал он улыбаясь,- то я должен же был исполнить свой долг.
- Уже?
- Уже. Я напал на след. Червонные валеты попались мне в руки.
- Как? - сказал г-н де Кергац.- У вас уже есть улики?
- Тише! - отвечал Андреа.- Улики еще так слабы, что я пока ничего не скажу вам. Прощайте, брат.
И он ушел точно так же, как пришел, повесив голову, потупив глаза: как ходят великие преступники.
«Бедный брат!» - подумал де Кергац.- «Какое раскаяние!»
Баронет поднялся в свою комнату, находившуюся под самой крышей, и заперся в ней; после этого он сел к столу, отворил ящик, запертый на ключ, и достал из него толстую рукопись, которую и разложил перед собой.
На первой странице тетради было написано: Журнал моей второй жизни.
Андреа раскаявшийся, Андреа святой, облеченный в власяницу, вписывал каждый день несколько строк в этой тетради.
- Вот, однако,- проговорил он со своей адской улыбкой,- довольно толстый памятник терпения. Ежедневно тридцать строк, тридцать строк, выражающих мое раскаяние и тайную любовь, которая сжигает меня!.. Честное слово, это я славно придумал: я поместил в главе первой страницы: «Книга моей жизни, никто не будет читать ее - я пишу для самого себя». Из этого выйдет то, что однажды нечаянно я забуду ключ в ящике, который будет заперт так неплотно, что в нем будет видна эта тетрадь. Арман прочитает ее и когда увидит фразу, вроде этой.
Баронет открыл тетрадь и стал читать:
3 декабря.
«Ах, как я страдал сегодня вечером!.. Как Жанна была хороша!.. Жанна, которую я люблю в своей мрачной жизни, как ночная птица любит свет, как заключенный - свободу. Боже мой! Простишь ки Ты меня когда-нибудь и разве Ты не видишь, что их ласки, их поцелуи в моем присутствии… О, Боже! Я сам сделал орудие моей пытки в тот день, когда похитил Жанну для удовлетворения своей мести, я полюбил ее с того дня, когда мой нечестивый поступок вырыл пропасть между нею и мной».
- И так далее! - проговорил баронет, захохотав, как демон.- В тот день, как Арман прочтет это, он будет в состоянии умертвить себя чисто из братской любви для того, чтобы предоставить мне трогательное право жениться на его вдове.
Сэр Вильямс взял перо, чтобы написать ежедневные тридцать строчек, думая о Фернане Рошэ, которого он хотел погубить раньше других.
VII.
На улице Бюси-Сен-Жермен, почти на углу улицы Сены, существовал в ту эпоху, когда происходило описываемое нами событие, старый дом полуаристократической наружности, принадлежавший столетием раньше какому-нибудь председателю или прокурору.
Он не походил на жилище буржуа, но нельзя было назвать его также замком дворянина. Он напоминал чиновничество - эту младшую отрасль французской аристократии.
Ворота с улицы вели в узкий двор, на котором стоял дом, позади которого находился мрачный сад с запущенными цветниками и дурно подстриженными деревьями, свидетельствовавшими о небрежности владельца.
Этот дом, долго принадлежавший провинциальному семейству, которое не отдавало его никому внаймы, был продан за шесть месяцев перед тем молодой женщине, одетой в черное платье, которая заплатила все деньги сполна и в тот же день переехала в него с двумя слугами.
Эта дама, походившая на вдову по своему траурному костюму и по глубокой печали, изображенной на ее лице, назвалась по переезде на улицу Бюси госпожою Шармэ.
Несмотря на то, что в Париже вообще мало занимаются другими, приезд г-жи Шармэ на улицу Бюси произвел некоторое впечатление: во-первых, потому, что даже старожилы не помнили, чтобы в этом доме кто-нибудь жил, а во-вторых, по оригинальности, которою, казалось, отличалась новая жилица.
Г-же Шармэ было около двадцати шести лет. Она была еще дивно хороша собой, хотя была немного худа и одевалась до крайности просто. С первых дней водворения на улице Бюси образ жизни ее казался таинственным.