На пороге открывшейся двери Фернан увидел прелестную незнакомку. Она подошла к нему полу-печальная, полу-улыбающаяся и сказала:
- Доктор скоро приедет делать перевязку. Как вы себя чувствуете? Не очень ли вы страдаете? Спали ли вы сколько-нибудь?
Она делала все эти вопросы прелестным, сладким, как мелодия, голосом, и ему показалось, что таинственная и сильная любовь подсказывала ей каждое слово.
- Теперь мне лучше,- сказал он,- но…
- Но что? - спросила она.
- Моя жена…- прошептал Фернан.
- Тише! Ваша жена знает обо всем; ваша жена спокойна… довольствуйтесь этим.
Фернан чувствовал жестокое и неизъяснимое волнение. Однако, он не спросил даже имени этой женщины, он любил Эрмину.
Она хотела взять его руку, чтобы увериться, что у него нет жара, но Фернан схватил ее руку и почтительно поцеловал: это был поцелуи благодарности.
Она отняла руку и немного покраснела.
- Что вы делаете? - сказала она.
- Я благодарю вас и стараюсь засвидетельствовать свою благодарность,
- Вы ничем не обязаны мне, - сказала она просто.
- Однако?.. - сказал он вопросительно.
- Угадываю, - сказала она, - вы желали бы узнать, где вы, каким образом вы очутились здесь и кто я?
- Действительно.
- Но,- сказала она,- это невозможно.
- Невозможно?
Да, невозможно сказать вам не только, кто я, но и где вы находитесь… однако…
- Что? - сказал больной с замиранием сердца.
- Я могу сказать вам, что вы в Париже и что вас перенесли ко мне в то время, когда вас ранили.
И она прибавила с улыбкою на розовых губах:
- Все остальное - тайна.
Фернан смотрел на нее с немым удивлением.
- Ваша рана неопасна,- сказала она,- но вам строго запрещено вставать и делать резкие движения; мне доктор сказал, что вам будет предписана строгая диета.
Она продолжала улыбаться и прибавила: "
- Однако, через восемь дней вы будете перевезены к себе… к вашей жене…
При этих словах она удалилась, как будто бы страшась сказать еще что-нибудь.
Вечером у Фернана снова сделалась горячка и бред. Он провел ночь беспокойно. Были разные сны, галлюцинации; ему чудилось, что белокурая незнакомка стоит рука об руку с его женой.
При пробуждении он почувствовал, слабость; по всему телу пробегала нервная дрожь; глаза налились • кровью. Он не мог ясно видеть предметы и не мог бы читать или писать.
Прекрасная сиделка вошла на цыпочках в комнату, подошла к кровати и, окинув его быстрым взглядом, узнала верное положение больного. '
- Здравствуйте,- сказала она.- Вам лучше, гораздо лучше; кризис, которого я боялась, прошел.
- Вы боялись кризиса?
- Да, и я была принуждена солгать вам.
- Как это?
- Я сказала вам, что известила о вас жену вашу…
Фернан вскрикнул.
- И ей… не дали знать?
- Нет. Ей написали просто, что важное дело заставило вас уехать на несколько дней из Парижа. Я боялась кризиса… теперь он миновал… И мы можем… вы можете написать… Г-жа Рошэ успокоится.
Фернан был поражен.
- Вы знаете мое имя? - сказал он.
- Без сомнения. Без этого вы не были бы здесь.
- Правда,- сказал он, тронутый верностью ответа.- Но для чего вы не написали моей жене?
- Для того, чтобы не испугать ее. Теперь позвольте повторить вам, хотя вам трудно владеть рукою, однако я думаю, что вы можете написать ей две строчки или, по крайней мере, подписать то, что я напишу.
Она взяла маленький пюпитр и поставила его на кровати подле Фернана. Затем дала ему бумагу, чернила и перо и сказала:
- Попробуйте.
Он взял перо и попробовал написать несколько строк, но от сделанного им движения перевязка сдвинулась с места, и он вскрикнул.
- Я худо вижу,- сказал он.
- Боже мой! - сказала молодая женщина, - я слишком понадеялась на ваши силы… Позвольте, я буду вашим секретарем.
Она села к кровати, взяла перо и написала:
«Милая Эрмина, легкая рана заставляет меня прибегнуть к помощи чужой руки, чтобы написать тебе. Однако я могу сам. подписать письмо…»
Прекрасная незнакомка остановилась и с улыбкой посмотрела на Фернана.
- А ведь это надо сделать, - сказала она,- несмотря на боль.
Она взяла опять перо и продолжала писать:
«Я находился в большой опасности; к счастью, я спасен и люблю тебя. Через восемь дней я возвращусь к тебе. Не пугайся и не печалься; знай, что всегда и везде я твой, и что твой образ врезан в моем сердце.
Любящий тебя Фернан».
- Я думаю,- сказал хорошенький секретарь Фернана,- я думаю, что гораздо лучше не входить в подробности этого печального дела.