При последних словах Бастиен выпрямился во весь рост.
- Ну! - сказал он, - если ты хочешь видеть в последний раз своего сына и если не хочешь, чтобы я опозорил постыдным процессом твою память, ты должен вернуть украденное тобою богатство. Ты должен написать и подписать, что- оно украдено у человека, который еще жив, а я отыщу его во что бы то ни стало!
- Это бесполезно; я наследовал полковнику де Кергац только потому, что сын его считался умершим, но теперь ему стоит только появиться, и закон введет его во владение всем имением.
- Это правда, - прошептал Бастиен,- но каким образом доказать, что это действительно он?
Умирающий протянул руку к стоявшей на столе шкатулке.
- Как человек, терзаемый угрызениями совести, - сказал он, - я написал историю моих преступлений и присоединил ее к бумагам, по которым может быть признан мой пасынок.
Бастиен взял шкатулку и подал ее старику. Тот вынул оттуда связку бумаг, которые Бастиен быстро пробежал глазами.
- Хорошо, - сказал он, - теперь я найду ребенка…- и добавил растроганным голосом,- я прощаю тебя… Ты увидишь своего сына.
Бастиен выбежал из комнаты умирающего и, бросившись в карету, стоявшую у подъезда отеля, крикнул кучеру:
- К заставе Пигаль, гони во всю прыть!
Оставшись один, умирающий, живший еще только единственным пламенным желанием увидеть сына, отчаянно боролся со смертью, ожидая возвращения Бастиена. Через час дверь отворилась и, - точно Богу угодно было наказать еще раз этого человека последней ужасной карой, - на пороге комнаты, где витал уже призрак смерти, появился его сын в маскарадном костюме.
- О! - прошептал Филипонэ, сраженный таким видом сына, - это уже слишком!
Сделав порывистое движение, он повернулся лицом к стене и испустил дух прежде, нежели сын успел подойти к нему.
Андреа приподнял руку отца, но она безжизненно упала на белое одеяло кровати. Он ощупал сердце, оно уже не билось.
- Он умер! - сказал он холодно, без единой слезы, - как жаль, что звание пэра не передается по наследству…
Такова была надгробная речь виконта.
Но в эту минуту на пороге комнаты раздался громовой голос, и обернувшийся Андреа отшатнулся назад.
В комнату вошли два человека: Бастиен и скульптор Арман.
- Звания пэра тебе не видать, негодяй, но каторга ждет такого сына пэра, как ты, презренный.
Человек этот, тридцать лет склонявший голову перед Андреа, вдруг выпрямился и, указав бессердечному сыну сначала на труп отца, потом на дверь и наконец на художника, сказал:
- Господин виконт Андреа, ваш отец убил первого мужа вашей матери и бросил в море вашего старшего брата. Но брат этот не умер… Вот он!
И он указал на Армана, пораженному как громом, Андреа.
- Ваш отец, раскаявшийся перед смертью, - продолжал Бастиен, - отдал вашему брату украденное у, него богатство, которое должно было перейти к вам. И теперь вы находитесь здесь у графа Армана де Кергац, а не у себя… Убирайтесь вон!..
В то время, как ошеломленный Андреа смотрел с ужасом на Армана, последний подошел к нему, схватил его за руку и подвел к окну, откуда Париж виднелся так же хорошо, как с балкона, где братья встретились час тому назад, сказал:
- Смотри! Вот тот Париж, в котором ты хотел быть с твоим огромным богатством духом зла; я заменю тебя и буду в нем добрым гением! А теперь уйди отсюда!.. Иначе я могу забыть, что мы дети одной матер;: и помнить только твои преступления и убитую тобою женщину… Уходи же!..
Арман говорил, как хозяин дома, и Андреа, может быть, первый раз в жизни, почувствовал над собою власть и невольно повиновался говорившему. Он пошел медленно, как раненый тигр, сохраняя свой угрожающий вид; но дойдя до двери, остановился и бросил Арману последний страшный вызов:
- Хорошо же, добродетельный братец! Теперь поборемся с тобой и увидим, кто возьмет верх; филантроп или бандит, ад или небо… Париж будет нашим полем битвы.
И он вышел, гордо подняв голову, с адским хохотом из дома, где отец его только что испустил последнее дыхание.
Книга 1
ТАИНСТВЕННОЕ НАСЛЕДСТВО
I. СЭР ВИЛЬЯМС
Была мрачная декабрьская ночь. Мелкий, пронизывающий, холодный дождь моросил из тумана, покрывавшего Париж, медленно смачивая мостовые его улиц, едва освещенных фонарями.
Париж казался опустелым в этот полночный час, возвещенный церковными часами, последний удар которых еще дрожал в воздухе. Над городом царило мертвое молчание, нарушаемое по временам лаем цепных собак или звучными шагами ночного обхода; даже рынки - эти центры движения народной жизни - уснули на несколько минут в Ожидании тяжелых телег огородников.