Тогда в этом почти заброшенном доме произошла страшная, позорная сцена. Погонщик мулов и хозяева гостиницы были подкуплены; и в то время, как мои сообщники отвечали смехом на крики старухи, я проник через окно в комнату молодой девушки».
Умирающий умолк на минуту, и Арман видел, как по его бледным щекам, скатились две жгучие слезинки.
«К рассвету, - продолжал он, - мы отъехали уже двадцать пять километров, оставив за собой гостиницу и бедную опозоренную девушку, о которой я не уносил другого воспоминания, кроме ее имени «Тереза», да медальона, сорвавшегося у нее с шеи во время отчаянной борьбы со мной. Я никогда не мог себе объяснить, каким образом этот медальон попал ко мне в карман.
Мы приехали в Барселону накануне сражения; на следующий день мы принимали участие в бою, и оба мои сообщника были убиты. Я увидел тогда, что эти две смерти были тяготеющей над Нами десницей Божией, и почувствовал в сердце своем угрызение Совести за мой гнусный поступок…
У меня даже явилось убеждение, что смерть пощадила меня только потому, что Провидение готовило мне более тяжелое возмездие, чем Мгновенная смерть.
Потом было еще несколько сражений и стычек, но я оставался жив и невредим. Шли дни, месяцы, и воспоминание о моем преступлении начинало понемногу изглаживаться, как вдруг мне неожиданно досталось огромное богатство, которое теперь некому оставить.
В Мадриде я жил у одного старого еврея, торговавшего кожами. Этот еврей, французского происхождения, приехал в 1789 году из Ренн.
Когда, я поселился в его доме, он был сильно болен. Через два дня у него началась агония, и я был разбужен посреди ночи его служанкой, звавшей меня на помощь, потому что у больного сделался страшный бред.
Я вошел к нему полуодетый и начал за ним ухаживать. Увидев меня, он немножко оправился, к нему вернулось сознание; поблагодарив за попечение, он спросил, как меня зовут.
- Кермор де Кермаруэ, - отвечал я.
- Кермаруэ! - вскричал он странным голосом, - ваше имя Кермаруэ?
- Да!
- Перо! Скорее перо! - умолял он меня, указав на старое бюро, где я действительно нашел перо, чернила и бумагу.
Положив все это перед ним, я положительно не знал, что он хочет делать. Старик написал дрожащей рукой две строчки:
«Я завещаю все мое состояние г-ну Кермаруэ» и подписал свое имя.
Через десять минут он умер.
В бумагах еврея я нашел объяснение его поступка. Дед мой, барон де Кермаруэ, эмигрируя из Франции, оставил ему на сохранение двести тысяч ливров. Террор принудил этого еврея, заподозренного в сношениях с роялистами, покинуть родину.
Он переселился в Испанию, занялся торговлею и при помощи денег моего деда нажил огромное состояние.
Дед доверил ему двести тысяч ливров, а он возвращал мне двенадцать миллионов.
Вы поймете, какой переворот в моей жизни произвело это богатство; и как я был счастлив, - мне было тогда только тридцать лет, - если бы надо мной не тяготело ужасное воспоминание!
Я, вскоре покинув Испанию, вернулся в Париж и готов был Перевернуть весь мир, чтобы, найдя Терезу, предложить ей свою руку… Но здесь меня ожидало должное возмездие… Едва я успел приехать и поселиться в этом старом, выкупленном мною доме, принадлежавшем прежде нашей фамилии, я заболел странным, ужасным недугом, уложившим меня в постель, с которой я не встаю уже двадцать лет. Бог, наконец, покарал меня.
Прохворав несколько лет этой страшной болезнью, называемой размягчением спинного мозга, у меня не было другой цели, другого страстного желания, как выздороветь; я призвал на помощь всех светил науки, всех князей искусства, но все было напрасно.
Наконец сегодня, при приближении смертного часа, я оглянулся на прошлое, спрашивая себя: не жива ли еще бедная, опозоренная мною девушка… И не стал ли я, может быть, отцом… Понимаете ли вы теперь меня?
- Да, - прошептал Арман.
- Ну, так вот, - продолжал умирающий, - я узнал, что вы посвятили ваш благородный ум и богатство на добрые дела; взяли на себя самый высокий и святой подвиг: делать добро и обуздывать зло. У вас есть свои агенты, своя полиция; вы наказываете и награждаете; вы отыскиваете самые скрытые бедствия, самые таинственные злодейства, и я подумал, что вы, может быть, могли бы найти ту, которой я завещаю свое состояние.
- Как мне лестно ваше доверие, - сказал Арман, - но я не знаю, сумею ли…
- Вы. постарайтесь, сударь…
- А если эта женщина умерла? Если, несмотря на все ваши предчувствия, у нее не было ребенка?