- Ну, так ты ошибаешься, милый Бастиен, ты должен быть музыкантом. У тебя будет фортепьяно.
Бастиен выразил удивление.
- Беги к Эрару, - продолжал граф, - и спроси фортепьяно старинной формы, что-нибудь вроде семилетней давности.
- Я начинаю понимать, - проговорил старый солдат со слезами на глазах. - Вы благородны и добры, только как отдать ей фортепьяно? Она должна быть горда. Эта бедная барышня, как вы думаете, ведь дочь полковника!..
- Совсем не то, - сказал Арман, -ты понял меня только вполовину. Поставь это фортепьяно в свою квартиру, но только устрой так, чтобы у тебя оказалось слишком много мебели, и притворись, будто не знаешь, куда его девать…
- Но, - перебил Бастиен, - когда имеешь фортепьяно, так надо иметь и вид, будто играешь на нем…
- Опять-таки не то. Это фортепьяно, старинное по форме, есть для тебя святыня: оно принадлежало твоей единственной дочери, которую ты потерял. Конечно, это маленькая ложь, но Бог простит нас… И кто знает, не согласится ли твоя соседка перенести его к себе на несколько дней, пока ты отправишь Ненужную мебель в деревню?
- А! -вскричал Бастиен, - славно придумано, дорогой господин. Браво!
- Сначала это послужит тебе средством познакомиться с ней, через посредство привратника; а потом ты скажешь ей, что дочка, которую ты оплакиваешь, любила такие-то пьесы, и ты желал бы почаще слушать их. Понимаешь?
- Да, да! Я бегу к Эрару.
- Ступай! - сказал граф де Кергац, снова задумавшись. - Господи, неужели я полюбил ее! - прошептал он.
Бастиен отправился исполнять приказание своего барина, а Арман облокотился на стол и опустил голову на руки.
Перед ним прошла тень, быть может, бледная и печальная, тень Марты, некогда так горячо любимой им женщины, которую он тщетно старался вырвать от Андреа.
Ему припомнилась эта единственная и роковая любовь, так рано состарившая его сердце, и он попробовал победить новое, зарождавшееся в нем, чувство; но бывает, что любовь, давным-давно прекращенная смертью, как и все то, что уносит вихрь прошлого: отрадные воспоминания или горькие сетования, все незаметно уменьшается и изглаживается; и в этой самой, убитой печалью душе, где, по-видимому, никогда не могла уже возродиться надежда, тихо расцветает новая привязанность и понемногу развивается она рядом с той разбитой любовью. Под этим горем, в которое так долго погружен был человек, пробивается неведомая радость, как пробивается на могиле зеленая травка, усеянная синими колокольчиками. Жизнь заступает место смерти и, подобно древнему Фениксу, из пепла ее часто возрождается любовь.
Итак, перед Арманом восстала на несколько секунд тень Марты; но за ней мелькнула грустная улыбка и бледное, прелестное личико Жанны; тогда ему показалось, что умершая стушевывалась как сон, как туманный призрак, бегающий по утрам на Альпах и исчезающий при первом луче солнца., и что, пропадая, усопшая говорила ему: «Ты довольно страдал ради меня и из-за меня, Арман, будь же. наконец счастлив…» Между тем воспоминание о Марте вызвало у него другое: Граф вспомнил об Андреа… об Андреа, воплощенном духе зла, об этом жестокосердном брате, убившем мать его, Армана; об этом, человеке, который бросил ему в лицо самый страшный вызов, выходя из дома, где покоился еще неостывший труп графа Филипонэ!
С того дня, как он узнал о кровных узах, соединяющих его с Андреа, ненависть Армана угасла и уступила место чувству грустного сострадания, потому что ему было хорошо известно, что сердце Андреа, было навсегда развращено, и что он перешагнул уже бездну, разделяющую добро от зла.
Неожиданно сделавшись обладателем богатства, которое должно было достаться Андреа, Арман чуть не поддался чувству великодушия, предложив ему разделить его с ним; но внезапный страх помешал ему в том. Чего не сделает этот человек, рожденный для зла и любивший его, как художник любит свое искусство, если в распоряжении его будет много золота?
Не выполнит ли тогда Андреа своей адской программы, которую он так услужливо изложил ему во время маскарада, под костюмом богохульного нечестивца Дон-Жуана?
И таким образом Арман допустил Андреа уйти из дома; но, отдав последний долг графу Филипонэ, он послал разыскивать его по всему Парижу.
Быть может, не хотел ли он обратить к добру негодяя, открыв ему свои объятия…
Все было тщетно; Андреа исчез.
Несколько месяцев, даже несколько лет, граф безуспешно отыскивал своего брата; можно было подумать, что он лишил себя жизни с отчаяния, что ему не досталось наследство.
Но Арман не допускал подобного предположения.