Хладнокровие Бастиена исчезало по мере того, как непоколебимая самоуверенность высказывалась в строго логичных отрицаниях. Сначала он употребил хитрость, говоря о разделе огромного богатства графа де Кергац; он надеялся, что эта приманка вынудит сэра Вильямса открыться и принять свое настоящее имя.
Тщетная надежда! Андреа был нем, как статуя Рока.
Бастиен, несмотря на свои лета, имел геркулесовую силу, и мало молодых и сильных людей могли бы успешно бороться с ним. Молния гнева сверкнула в его глазах. Он так странно посмотрел на сэра Вильямса, что тот невольно вздрогнул и засунул руку в карман своего халата, где. лежал маленький кинжал.
Павильон, как известно, находился в глубине сада и в совершенном уединении. Грум Вильямса чистил лошадь в конюшне, и, следовательно, они были совершенно одни.
Пока сэр Вильямс ставил на камин ящик с сигарами, Бастиен быстрее молнии подбежал к двери, загородил собою выход и сказал ему:
- Виконт Андреа, вам не обмануть меня и вы должны сейчас же признаться, что вас зовут совсем не Вильямсом.
- Да оставите ли вы меня в покое? - отвечал баронет с чисто британскою флегмой, - я начинаю думать, что вы сумасшедший.
- Сумасшедший! - сердито вскрикнул Бастиен, - а вот я сейчас узнаю, правда ли это.
Он подошел к Вильямсу и обхватил его своими мощными руками.
- Господин виконт Андреа,- сказал он, - я сильнее вас и задушу вас в три секунды… так не кричите же, не зовите на помощь… это бесполезно…
Андреа по-прежнему держался за рукоятку кинжала, но так спокойно, что Бастиен ни минуты не подозревал, что этот человек, которого он считал в своей власти, на самом деле держал его жизнь в своих руках, так как мог, вырвавшись от него, всадить ему в грудь клинок своего кинжала.
- Вы хотите убить меня? - спросил баронет, притворяясь взволнованным, - значит я имею дело с буйным сумасшедшим?
- Я хочу раздеть вас… - отвечал Бастиен.
- Это зачем? Разве я каторжник?
- Нет… но у вас на теле должен быть неизгладимый знак, так называемое родимое пятно…
- Вы думаете? - усмехнулся баронет, все еще притворяясь испуганным.
- Да, я уверен в том, - сказал Бастиен. - На левой стороне груди у вас должно быть черное пятно… я видел вас ребенком… я видел вас нагим…
- У меня их много, - отвечал Вильямс, с удивительной ловкостью выскользнув из рук Бастиена.
Он разорвал себе рубашку и обнажил грудь, мохнатую как у обезьяны и усеянную родимыми пятнами. Бастиен между тем очень хорошо помнил, что у виконта Андреа было только одно пятнышко, и что тело его было совсем белое.
Этого было достаточно, чтобы поколебать его глубокое убеждение в тождестве баронета сэра Вильямса с виконтом Андреа, и лицо его, за минуту перед тем багровое от гнева, покрылось вдруг смертельною бледностью, и он прошептал:
- Это не он!
А между тем перед глазами его находился действительно виконт Андреа, но честному старику не было известно, что бывший предводитель английских мазуриков, принужденный поспешно бежать из Лондона, окрасил себе волосы и уничтожил все особые приметы, прибегнув для сего к одному из англо- индийских фигляров, обладающих замечательным искусством татуировки, которой они достигают посредством ядов и соков из некоторых растений их края. К тому же, случайность или скорее время, много помогли сэру Вильямсу.
После двадцатипятилетнего возраста грудь его начала мало по малу покрываться белокурым пушком, который баронет выкрасил в черное как и волосы, а искусственные пятна в таком совершенстве походили на природные, что не было никакой возможности отличить их от прочих.
Бастиен побледнел, увидя свою ошибку, если он и должен был радоваться, что это не был Андреа и, следовательно, Арман де Кергац не подвергался никакой опасности, так этому естественному чувству радости предшествовало совершенно противоположное ощущение.
Сэр Вильямс, несмотря на поразительное сходство, не имел ничего общего с виконтом Андреа. А Бастиен, уступая противному убеждению, вошел к нему самовольно, угрожал и, так сказать, надругался над ним.
Он употребил насилие и самоуправство с благородным джентльменом, совершенно ему незнакомым, и еще в его собственной квартире; загладить подобное оскорбление было не легко.
Старик оставался несколько секунд под влиянием невыразимой тоски. Сначала они смотрели друг на друга безмолвно, как будто их затрудняло подобное положение.
Наконец баронет заговорил первый. Он стал по-прежнему холоден и спокойно взглянул на Бастиена.