И снова мелькнул трактир, дверь была распахнута, из нее вышли двое мастеровых, обнялись, запели и пошли. Шипов зажмурился и налил себе целый стакан, понюхал, отхлебнул и запрокинулся. Пошла!.. Потом по-хрупал грибками, утерся ладошкой... Гирос вздохнул.
- Ты чего? - спросил Шипов.
- Ничего, - сказал компаньон.
Город уже кончался. Впереди виднелся овраг, за ним шло поле.
Гирос поежился.
- Ты чего? - спросил Шипов.
- Трактир, - сказал компаньон.
- Видел, - сказал Шипов. - Ну и чего?
- Мужики гуляли, - сказал Гирос. - Ничего.
В доме князя Долгорукова иди себе в буфетную, наливай чего хочешь, не спрашивай, покуда не увидели... Закусывай. После лимонной, например, хорошо холодной стерлядки. Для начала. Потом, значит, берешь еще порцию, в хрустальном бокальчике она булькает, просится... Так, теперь можно поросеночка с чесночком, ножку... хруп-хруп... Вроде бы хватит?.. Нет, давай еще одну, рябиновую, румяную, под балычок, под балычок...
И тут, как на грех, последний дом повернулся боком и здоровенный рыжий деревянный крендель закачался перед глазами путников.
- Стой! - закричал Шипов. - Стой, тебе говорят! Кобылка уперлась в снег. Шипов вывалился из дровней. Гирос за ним.
- Погоди, братец, - сказал Михаил Иванович вознице торопливо, - дай лошадке овса... Мы сейчас.
И они скрылись в дверях.
Они вошли в знакомую пахучую полутьму, и головы у них закружились от тепла, от запахов, от предчувствий. Выбрали стол поаккуратней.
"Вроде бы господа", - подумал хозяин, оглядывая вошедших. Что-то холодное пробежало у него за пазухой. Он вздрогнул: Шипов смотрел на него пристально, не отрываясь. Тогда он кинулся к столу и отер его собственным рукавом. Все в трактире тотчас перестали есть-пить, разговаривать. Душа у Шилова звенела, как натянутая струна. Он распахнулся. Гирос подхохатывал вожделенно. Был праздник.
Через мгновение стол был уставлен, и они припали к нему, не дожидаясь особой команды, тем более что жгучая влага не хотела ждать. Теперь она действительно потекла по горлышку и ледяной студень обволок язык, нёбо, душу и провалился внутрь.
В этот момент, никем не замеченный, вошел в трактир здоровенный мужик в ладном, с иголочки, новехоньком овчинном тулупе, розовощекий, черноусый. Счастливая улыбка озаряла его лицо. Не снимая смушковой астраханки, он легко прошагал мимо столов и опустился на лавку как раз напротив секретных агентов. И вот уже он тоже пил, и закусывал, и улыбался то Шилову, то Ги-росу, и подмигивал им, и вертелся на своей лавке...
Через полчаса компаньоны гуляли уже вовсю, а хозяин едва успевал поворачиваться, поднося все новые и новые кушанья, хотя прежние стояли нетронутые или едва пригубленные, а он все нес и нес, подгоняемый окриками Шипов а и хохотом Гироса.
И весь трактир тоже пил, гулял, орал вместе с секретными агентами.
- Господа, - говорил Шипов, - пущай, лямур-ту-жур, обо мне память будет! Веселитесь, господа!.. - Трактир гудел одобрительно. - Вот, господа, как у нас с вами идет... стол широкий... всего много. (Подполковник Шеншин не очень одобрительно глядел из угла.) Ваше высокоблагородие, не велите казнить!.. Хлеб мягкий - рот большой... За сорок целковых еду для вас душу вытягивать у его сиятельства!.. За сорок целковых... - Трактир вздохнул сокрушенно. - За сорок целковых я вам служу, шерше ля фам, бог вам судья!.. (Шеншин погрозил ему с небес.) А, пропади ты!.. Вот твои сорок целковых... Михаил Иванович выхватил деньги и швырнул их хозяину. Тот подхватил ассигнации и стоял, держа их в растопыренных пальцах, не зная, что делать. Вдруг Шипов сказал очень спокойно в наступившей на мгновение тишине: - Еще по бутылочке на каждый стол... - И усмехнулся. - Секретный агент Шипов гуляет... - Трактир замер. (Подполковник Шеншин растворился.) - Меня сам его сиятельство князь Долгоруков знает... - И добавил очень тихо, словно ничего и не было, словно и не пили-ели: - Меня сам генерал-майор, се муа, Потапов к вам сюда послали...
Черноусый мужик весело загоготал.
- Ты это чего? - спросил Шипов. - Аншанте?
- Ничего, - сказал мужик, - приятное занятие. Люблю закусить с морозца, - и ловко плеснул в свой розовый рот водочки, - а у нас пономарь Потапов есть, вот я и смеюсь...
- Ну и чего? - не понял Шипов.
- Да ничего, - сказал мужик, разгладил черные усы, глянул осовело и вдруг запел:
...Зачем тебе алмазы и клятвы все мои? В полку небесном ждут меня. Господь с тобой, не спи...
"Готов, - подумал Шипов, - готов поросеночек красногубый..."
Трактир продолжал гудеть, звенела посуда, душное облачко снижалось с потолка, задевало головы. Черноусый мужик поднялся и, покачиваясь, отправился к двери. И хотя ну что в том мужике Шилову, а будто просторнее стало вокруг и задышалось легче.
Вошел возница, озябший весь. Шипов его узнал, поднес ему - не забыл, и вдруг все вспомнилось, и дрожь охватила Шипова. Он глянул на Гироса компаньон спал, откинувшись, раскрыв рот, указывая носом на дверь. Предстояла дорога, а не радости с Дасей, и даже не остатки барского кофея в людской, и даже не душная темень трактира...
И вот уже все осталось позади, словно был это сон, только голова кружилась да ассигнации не шуршали на груди, а Гирос спал, натянув картуз на малиновый свой указатель, прикрывшись овчинным тулупом. Солнце давно зашло. Сумерки густели. Впереди было поле, поле, поле.
"Успеть бы до сельца добраться, - трезвея, подумал Шипов, - покуда темень не пришла".
Но не проехали они и пяти верст, как длинноногая февральская темень настигла их, ухватила и поволокла. Задул откуда ни возьмись ветер. Пошла поземка. Набежали лохматые, низкие тучи, и все переменилось.
Уже не было вокруг прежней бодрящей радости от крепкого бега кобылки по легкому морозу и предвкушения чего-то неизвестного, но заманчивого; и не было желания наслаждаться окружающей природой, что свойственно иногда даже секретным агентам; и не было праздника в душе; и не были натянуты нервы, как перед полетом через пропасть; ничего этого не было, а было несчастье отрезвления при виде этих лохматых туч, несущихся, словно голодная волчья стая за добычей.
Даже луна, то появляющаяся, то исчезающая вновь, была ничтожной и несчастной, и молодая кобылка бежала уже как-то по-иному, с неохотой.
Кругом была пустыня из крутящегося снега и темени, лишь кое-где вдали проплывали темные пятна - то ли облака, то ли случайные деревья. Не слышался лай собак, не пахло жильем. Метель все усиливалась.
Шипов с начала пути задремал было, отяжелев от трактирного баловства, но вскоре проснулся. Гирос спал, совсем зарывшись в тулуп и сено. Мужик сидел рядом неподвижно и лишь изредка пошевеливал вожжами - кобылка бежала сама.
Выпитое вино покуда не давало остынуть, и мрачные мысли еще не закопошились в голове, не загудели, й-все-таки что-то уже на душе было не так, какая-то тяжесть успела ее коснуться, какой-то неведомый крик копился уже в ее глубине, намереваясь выпорхнуть на волю.
В холоде всегда вспоминается тепло, и Шипову вспомнились комната в доме князя, огонь в камине, фонарь из разноцветных стекол, барская кровать, широкая, словно на четверых, медвежья шкура на полу, и молодой князь, белолицый, с черными большими глазами, насмешливо поджавший сухие губы, в белой кружевной сорочке с распахнутым воротом. Шипов сидит спиной к пламени прямо на шкуре - ему дозволено. Спине тепло. Молодой князь рассказывает ему о своих петербургских похождениях, как равному. Князь Василий Андреевичи княгиня в отъезде. Дворецкому велено людей из людской не выпускать - пусть спят. За окнами ночь.
- Ну, Мишка, - говорит князь тихо, - она согласна? Не плакала? - Руки его при этом дрожат, и он краснеет.
- Рада без памяти, ваше сиятельство, - говорит Мишка.