"Какой еще доброжелатель? - вспомнил он, как в полусне. - Какие еще угрозы? Эвон куды я поднялси-ии! А выше-то куды? Тама - небеса одни!.."
Начиналась новая жизнь.
Покуда мальчик бегал в соседнюю ресторацию заказывать то-это, Михаил Иванович решил не терять времени, то есть он не мог поступить иначе, он, как застоявшийся молодой, полный сил жеребчик, рвался с привязи, манишка душила его, сюртук шокировал. Легко и радостно сбежал он по лестнице, выскочил на улицу и тут же, за углом, в магазине Жерве, с помощью мадам выбрал себе все самое лучшее, велел упаковать, дал адрес, расплатился и отправился в обратный путь.
Посыльный из магазина мчался следом, так что и ждать-то пришлось недолго. Он ловко влез в белую шелковую сорочку, натянул клетчатые панталоны цвета беж, повязал черный галстук, надел коричневый сюртук из альпага, обшитый по бортам коричневою же тесьмой, взбил бакенбарды, и ринулся к зеркалу, и застыл перед ним с бьющимся сердцем при виде чудесного красавца с немного исхудавшим, измученным лицом, с синими кругами под глазами, наблюдая, как он изящно отставил одну ногу, словно приготовился шагнуть, как руку слегка изогнул в локте...
Прискакал кузнечик в красном казакине, сгибаясь под тяжелым подносом. Круглый стол заполнялся всякой снедью. Глухо звякал фаянс, выпевали бокалы, рюмки, серебро. Пар клубился над судками, сотейниками, каст-рюлечками, наполняя комнату туманом. Михаил Иванович погрузился в изучение снеди, в узнавание, принюхивался, раздражал себя пуще, пуще, а сам все подкрадывался ближе, ближе, пока не коснулся края стола, и тогда чинно, неторопливо уселся, повязал салфетку (а как же), и налил из пузатого графинчика в граненую рюмку, и, еще не успев выпить, почувствовал, что захмелел.
- Когда я жил в доме князя Долгорукова, - сказал он мальчику, - у нас без салфеток никто за стол не садился. - И выпил.
Грибки были ничего себе, есть можно. Редечка тоже. Хруп-хруп...
- А ты чего? - сказал он мальчику. - Садился бы тоже. Вот грибочки, се муа, какие...
Но мальчик исчез за дверью.
Шипов потянулся налить вторую, как вдруг явился сам хозяин и вручил ему синий конверт. Что-то неприятно заворошилось в груди у секретного агента. Но на сей раз он не стал раздумывать и вскрыл конверт. И снова маленькая четвертушка бумаги выпала ему на ладонь..
"Милостивый Государь,
Вы, надеюсь, все-таки в здравом уме, чтобы понимать, как неустойчиво Ваше положение. Мы знаем о Вас все, Вы раскрыты. Никакие ухищрения Вам не помогут. Покиньте наш город, покуда еще не поздно. Берегитесь.
Примите уверения...
Ваш недоброжелатель".
Тут страх юркнул Шилову в рукав, проскользил по руке, по спине, оставляя прохладный, влажный след, и замер где-то на шее, под воротом. Он снова перечитал короткое письмо. В дверь тихонечко постучали. Михаил Иванович вскочил, подбежал к двери, прислушался. Ничего не было слышно. Стук повторился, мягкий, дразнящий, едва слышимый... А что, как сам Шеншин? Кому же еще стучать так вкрадчиво, так упрямо?..
"Надо бы съездить в Ясную, - подумал Михаил Иванович, дрожа. Посмотреть, как там, чего..."
И снова послышалось: тук-тук-тук-тук...
Подавив дрожь, он выглянул. Коридор был пуст.
"Какие еще недоброжелатели? - вспомнил он про письмо. - Я вас не трогаю, и вы меня не трожьте", - и запер дверь.
Затем затаив дыхание, на цыпочках воротился к столу. Поел куриную ножку. Выпил. Пододвинул тарелку со щами... Но есть не стал. Элегантный, благоухающий вином и духами, осторожно заскользил в следующую комнату, заглянул под диван, пошарил под креслом, немного успокоился, вдруг вспомнил, что есть еще комната, вошел. Широкая кровать под одеялом малинового шелка звала утонуть в ней, но он пренебрег ею. Пошарил и здесь - никого не было, да и не должно было быть, однако полковник Шеншин, вероятно, стоял где-то совсем близко, идол!
"Чего мне там, в Ясной-то, надо? - попытался вспомнить Михаил Иванович. - Чего? - И тут же вспомнил: - Да граф же Лев Толстой, господи! А я-то... - Что-то влажное шевельнулось под воротником. - А чего Толстой-то, чего? Чего я ему?.. Чего я должен?.."
Он заскользил обратно в столовую, по пути глянул в окно. Улица была пустынна. Вечерело. Шипов снова налил рюмочку, выпил, повязал салфетку. Какая-то невидимая ниточка пролегла в сознании между графом и им, пролегла, натянулась и зазвенела. Ему стало душно, и он распахнул окно, и тотчас вместе с прохладой, с запахом дымка и свежей липы вплыла в комнату едва слышная знакомая мелодия:
...Зачем тебе алмазы и клятвы все мои?.,
"Господи, хорошо-то как! - подумал Михаил Иванович. - Совсем антре".
В дверь снова постучали.
- Кто там еще?
Он опять подкрался к двери. Легкое дыхание из-за нее послышалось ему. Уж не Дася ли? Дася, Дарья Сергеевна, голубка, Дасичка... Лямур? Мур-мур-мур?.. И открыл дверь. Коридор был пустынен и тих.
- Эй! - крикнул он.
Появился мальчик в красном казакине.
- Ты чего? - спросил Шипов подозрительно.
- Ничего-с.
- А кто стучал?
- Никого не было-с, ваше благородие.
Щи уже остыли, уже не было в них прежней прелести. Белая пленочка застывшего жира напоминала осеннюю корочку льда на тихом пруду где-нибудь в Веденееве, Чапчнкове или в Ясной, у самой барской усадьбы, которая еще недавно отражалась в этом пруду, а теперь вот - лед.
...В полку небесном ждут меня.
Господь с тобой, не спи!..
"А я и не сплю, - засмеялся Шипов и похрустел ассигнациями. - А кабы не граф Лев Николаевич, не видать бы этого богатства..."
Он налил рюмочку и с умилением выпил за графа.
Вошел Севастьянов: i
- Может, чего надо?
- Ничего не надо, - сказал Шипов расслабленно. - Не побрезгуйте, любезный...
Хозяин присел, удивляясь одинокому барину.
- А что, - спросил Михаил Иванович, - граф Толстой Лев Николаевич у тебя живал?
- А как же-с, - сказал Севастьянов, - непременно-с. Как в Тулу приезжают, завсегда у меня-с...
"Ах, - подумал Шипов, снова умиляясь, - совсем ан-шанте..."
- Ну, и что он? Как он?
- Нумер, значит, у них, - сказал хозяин, - завсегда поменее вашего, в одну комнату-с.
- О? - удивился Михаил Иванович. - Подумать только!
- Человек он молодой, обходительный, одеваются просто...
- Ах ты господи...
- У них и имение тут недалеко-с, Ясная Поляна, дедушки ихнего.-с...
- Это мое имение, - вдруг сказал Шипов, - вот так-то, брат.
- Как же-с, - засмеялся Севастьянов, - они там живут, я знаю.
- Они живут, а имение мое. Я и доход с него получаю...
- Пополам, что ли? - удивился хозяин.
- Да, - сказал Шипов. - Ваше здоровье...
"Эх, Матреша, - подумал он, - поглядела бы ты на меня!.."
Севастьянова уже не было. Жизнь продолжалась.
И вдруг нестерпимое, как огонь, желание увидеть Дасю овладело Шиповым. Увидеть, повиниться, похрустеть ассигнациями. Голова была легка, никаких тревог уже не было - одна надежда на успех, одно упование,
И вот он бежал, вытянув шею, в коричневом сюртуке и в цилиндре, а вровень с ним по мостовой катила извозчичья пролетка, и громадный, чернобородый, розовогу-бый извозчик приглашал и приглашал прокатиться:
- Барин, а барин, садись - подвезу.
Но Шипов бежал, не обращая внимания на экипаж.
Вот и дом, вот и крыльцо, и дверь. Настасья отворила и не узнала. Он отпихнул ее плечом; не снимая цилиндра, ринулся в кружевную гостиную, стараясь не потерять, не позабыть каких-то никому не известных доселе слов, витиеватых построений, вдохновенной высокопарности раскаявшегося и жаждущего прощения. Он знал, с чего начнет, но прежде... этот элегантный господин в клетчатых панталонах цвета беж, в коричневом сюртуке, обшитом по бортам шелковою тесьмою, в.цилиндре, сверкающем и переливающемся, подобно нимбу, бросится на колени и поползет к ее ногам с видом паломника перед гробом господним.