***
Через два часа Штирлиц понял, что две радистки - это много и, немного спустя, уснул. Борман хотел познакомиться с одной из штирлицевых радисток, но, получив от спящего Штирлица ногой в ухо, успокоился. Мюллер, как самый лучший друг Штирлица, плюнул, кинул карты, в которые он играл эти два часа сам с собой, оставив себя тринадцать раз дураком, надел панамку и, взяв ведерко и совочек, угрюмо сопя и напевая гимны, пошел лепить куличи из прибрежного песка. Песок был сух, как в камере пыток, и это чрезвычайно интеллектуальное занятие Мюллера разочаровало. Айсман, Шеленберг и один из офицеров стали обучать негров немецкому языку, так как им нужны были работники, а по-испански понимал лишь Шеленберг, который был шпионом многих разведок, но сам не знал, каких именно. Вскоре негры могли прилично материться как на немецком, так и на русском диалекте.
- Ну почему ж я импотент? - нараспев страдал вслух великий Фюрер, смотря, как офицеры бегают за негритянками.
- А вот потому, - сказал Борман, раздвигая листья пальмы и швыряя кокос на голову великому создателю "Main Kampf". С кем боролся Фюрер, Борман не знал, но это не мешало ему хорошо прицелиться в многострадальный затылок. Фюрер, раскинув мозгами, сказал "Все таки Дарвин был прав; кто кто, а Борман произошел от макаки", продолжил изучение смысла жизни. Борман прицелился вторично, но уже в Мюллера.
- А где мы будем жить? - спросил проснувшегося Штирлица Мюллер, сняв панамку и вытирая кокосовое молоко с лысины.
- Не знаю, - сказал Штирлиц. - Может быть, здесь есть неподалеку свободное бунгало.
- А ванна и телефон там есть? - поинтересовался великий любитель комфорта, вытряхивая скорлупу от кокосового ореха из-за шиворота.
- Отвяжись, - злобно брыкнул Штирлиц и перевернулся на другой бок. Мюллер некоторое время походил вокруг Штирлица, потолкал его, но, получая лишь удары в ухо, отстал. Одев панамку, обиженный Мюллер с тем же вопросом обратился к вылезшему из кустов Фиделю Кастро.
- Вообще, у меня есть маленькая вилла, так что, если не возражаете...
- А ванна и телефон там есть? - спросил Мюллер, заискивающе глядя в глаза будущему великому творцу революции на Кубе. Фидель Кастро не знал, что такое телефон, и задумался. Деликатный Мюллер не стал отказываться и, подняв свой чемодан, направился за Фиделем. Его примеру последовали остальные. Спящего Штирлица разбудили, получили по зуботычине, но все же уговорили идти на виллу Фиделя. Штирлиц не сопротивлялся. Вилла Фиделя занимала пространство если не девяноста пяти, то точно девяносто трех процентов Кубы. Ради блага народа творец революции не скупился на мелочах. К великой радости Мюллера, у Фиделя на вилле было много ванн, но телефона не было ни одного. Разочарованный Мюллер направился к Штирлицу и попросил рацию.
- А пошел бы ты в песочницу, - равнодушно сказал Штирлиц, ковыряясь в банке тушенки. Мюллер насупился и, приготовившись заплакать, начал злобно ругать Штирлица в частности и русских разведчиков вообще.
Такой наглости Штирлиц не ожидал и одной зуботычиной Мюллер не отделался. Штирлиц, который уже давно никак не резвился, долго бил Мюллера ногами, а, натешившись, отряхнул с него пыль, поправил панамку и дал рацию.
- Сломаешь, будешь мои носки стирать, - сказал Штирлиц.
Более ужасной угрозы Мюллер не слышал не разу; ему вспомнились родные застенки ГЕСТАПО, затем носки Штирлица, и он всплакнул.
- Я только немного поиграю и отдам, - пропищал он, размазывая сопли. Штирлиц достал банку кубинской тушенки из сахарного тростника и стал сосредоточенно ковырять в ней вилкой, ожидая, пока Мюллер уйдет. Мюллер с трудом взвалил на спину рацию Штирлица, крякнул и направился к себе. Рация заняла почти половину комнаты Мюллера.
Штирлицу это напомнило страдания пастора Шлагга по поводу сейфа и швейцарской границы. Для полноты момента не хватало лыж. Сбегав в свои апартаменты, он напялил на Мюллера ласты, памятные ему лыжи, оставшиеся от священника, подтолкнул к выходу и чисто по-дружески посоветовал петь песни, не по поводу сокрушая шкаф самым маленьким кастетом.
ГЛАВА ВТОРАЯ
В это время в кабинете Фиделя Кастро намечался кутеж. Очнувшийся от морской качки Борман сидел в роскошном мягком кресле и намечал новые гадости. Его гибкий, изощренный, изобретательный ум перебирал множество планов, но он остановился на одном, наиболее гадком.
Подойдя к секретарше Фиделя, он немного посмущался и спросил:
- А скажите, у вас веревки есть?
- Какие веревки? - удивилась секретарша.
- Ну там ... Разные ... Бельевые, например ...
- А зачем они вам? - секретарша насторожилась и недоуменно посмотрела на Бормана.
Борман потупил взгляд и понес такую чушь, что секретарша Фиделя заткнула уши и принесла ему большой моток веревок. Борман оживился и принялся прикидывать, сколько гадостей получится из такого количества веревки. По самым минимальным подсчетам гадостей получалось предостаточно. Борман, оскалив зубы, достал мачете, которое он стянул там же.
Спустя час все на вилле Фиделя собрались в гостиной и уставились на Фиделя. Тот повернулся к любимому Фюреру.
- Что вы будете пить - горилка, квас, шнапс, водка, портвейн, чача, самогон, джин, коньяк, первач?
- Шнапс, конечно, - сказал патриот Фюрер, оглушенный кубинским обилием, а Айсман упал на пол, шокированный такой тусовкой. В этом помог ему и совсем слабый пинок Штирлица, который не любил, когда ему мешали.
- На леденцах, пшенице, мармеладе, тушенке?
Фюрер задумался и сказал:
- Вдарим шнапса на тушенке.
Фидель протянул руку к бутылке шнапса с плавающей внутри жестянкой тушенки. Коварный Борман потянул за веревочку, бутылка пролетела через стол и упала на колени спящему Шеленбергу.
- Вперед, в атаку! - вскричал Шеленберг, которому едкий шнапс попал в глаза, а тушенка за шиворот. Борман злорадно потирал руки.
Фюрер недоуменно осмотрел всех и достал из бокового кармана графинчик со шнапсом. Все оживились и протянули стаканы. Как всегда, Мюллеру ничего не досталось. Он надул губы, достал совок и удалился на улицу. Раздался металлический грохот. Борман еще раз потер руки и побежал посмотреть. Мюллер лежал под кучей железного хлама, произнося ругательства в адрес того, кто их там положил. Все вышли на улицу послушать. Борман радовался, как ребенок. Ничто не доставляло ему столько удовольствия, как мелкие пакости.
Фидель посмотрел на лежащего под железками Мюллера и произнес что-то по-испански.
- Что вы сказали? - переспросил любимый Фюрер. Фидель очень засмущался, но не ответил. Стоящий рядом Шеленберг, к которому обратился Фюрер, подумал и сказал:
- На немецкий это не переводится. Спросите у Штирлица, он объяснит.
Тем временем к вопящему Мюллеру подошли негры и стали разгребать металл, ругаясь не хуже Штирлица. Перед таким великолепием неприличных слов Мюллер замолчал и прислушался. Вскоре он вылез из-под хлама, отряхнулся, надвинул панамку низко на лоб и злобно оглядел всех, затем он треснул полбутылки клюквенного морса, сплюнул. Борман не любил, когда на него плохо смотрели, и поэтому он быстро исчез внутри виллы, огибая свои же ловушки и попутно расставив две-три веревки. Фидель, показывая из окна бутылку водки, привлек внимание офицеров, и они, соблазнившись ее заманчивым блеском, облизнувшись, пошли внутрь.
С верхнего этажа появился злой Штирлиц.
- Водки, - сказал он вопросительно глядящему на него Фиделю. Тот налил ему стакан водки, Штирлиц опрокинул его себе в рот, Фидель налил еще, Штирлиц сглотнул остатки водки из стакана и быстро подобрел.
- Федя, - сказал он заплетающимся языком, - пошли к бабам.
Фидель не любил вульгарностей и поморщился.
- Ты чего, Фидель? - Штирлиц посмотрел куда-то мимо Фиделя мутным взглядом и спросил: - Ты ваще это ... ты меня уважаешь?
Фидель поморщился еще раз, но отвязаться от выпившего Штирлица мог только Мюллер или сам Кальтенбрунер.
"А что на это скажет Кальтенбруннер?" - подумал Фидель. Штирлиц икнул и налил себе кваса. Офицеры, понимая, что Штирлиц сейчас разойдется, понемногу начали исчезать из помещения. Остался один Борман, который жаждал новых пакостей. Штирлиц оглядел зал мутным взглядом и заметил Бормана.